Александр Поповский - Испытание временем

Вокруг Махно жмутся сильные парни — смелая ватага его личной охраны.

— Ты, Тарас, комендантом? Расклеить приказ, чтоб были хлеб и продукты. Чтоб деньги принимали без разбору. Всякие. Бить виновных на месте, как врагов революции. И только…

Голос звучный и резкий, слова падают камнем, веско и грозно.

— Сегодня дальше поедем, — отрывисто бросает Махно, — на свое место посадишь другого. Еще что?

— К нам просится парень… из красных, — он не дает себе труда повернуть голову в мою сторону, указать на меня.

— Где он? — спрашивает батько, бросая взгляды по сторонам.

Он шарит глазами, точно сам его хочет найти. Я делаю шаг к нему и не отвожу от него глаз.

— Я здесь.

— Коммунист? — спрашивает Махно.

Он склонил голову набок и как бы рассматривает меня со стороны. Тяжелый взгляд, пытливый, не каждому под силу его вынести. Я уверенно отвечаю:

— Да, коммунист.

— Связан с ячейкой?

— Нет.

— Посмотрим, какой ты повстанец, — с недоброй усмешкой говорит Махно. — Приглядишь за ним, Тарас, и доложишь.

— Слушаюсь, батько, — с улыбкой говорит комендант. Для тех, кто знает Тараса, эта улыбка красноречивей всяких слов. — Еще одно дело, — вспоминает комендант, — ребята поймали урядника и пристава.

Махно надвигает на лоб шапку и решительно машет рукой:

— Порубать их… И только… Митинг собрать. С вечера двинем на Гуляй-Поле, Мариуполь и дальше… Пока белые очухаются, мы к Деникину в ставку заглянем… И только…

Тарас очень доволен. Он гладит свой чуб, чудесную гриву повстанца.

Махно уходит, а с ним ватага его. Тарас снимает шубу, вынимает наган и командует пленным: «Вперед!»

— Пойдем, коммунист, — бросает он мне, — стал повстанцем — учись!

Мы уходим со двора, подальше от жилья, в высокие заросли бурьяна. Тарас снимает с себя пулеметную ленту — в таком деле не должно быть помехи — не размаху бьет саблей урядника и пристава. Они падают без звука в траву. Он неистово рубит, сечет и кромсает их. На лице его улыбка, истинная радость, он запляшет сейчас от восторга.

Я стою в стороне. Ни пристава, ни урядника мне не жаль, исступленный убийца тоже не новость. Такая же рука изрубила отряд в Малой Виске…

Меня обдает чем-то липким, я вытираю лицо, и видится мне амбар и груда изрубленных. Кто знает, не этой ли саблей там чинили расправу? Не сам ли Тарас убивал?..

По местечку расклеили первый приказ: «Батько Махно приказал, чтоб было всего — и хлеба и продуктов. За неисполнение — расстрел». «Предлагается принимать всякие деньги, без разбора: романовские, керенские, советские, украинские, думские, донские, купоны всех образцов и купюр. Нарушителей приказа расстреливать на месте».

К шести часам вечера еврейское кладбище затопило людьми, явились крестьяне из ближайших селений, кто разведал, приехал издалека. Прибывали пешком, верхами, на подводах. Все тесней становилось живым среди мертвых. Люди взбирались как можно выше — на монументы, на мраморные урны, на гранитный налой, на крылья серафимов…

Из-за облаков пыли показались тачанки: спереди и сзади телохранители, а между ними тачанка Махно.

У старой могилы, заросшей травою, из столов воздвигают трибуну. Кто-то криком сзывает народ. Я выхожу на первую линию, мое место здесь, ничто не должно ускользнуть от меня.

Шум мгновенно смолкает, никнет к земле, точно скошенный. На трибуне Махно. Он отбрасывает рукой шевелюру, пьет воду и шарит глазами вокруг. Голос резок и тверд, речь отчетливо ясна. Он говорит о городах, пророчит им гибель, запустение и смерть. Свободному народу города не нужны, горожане и рабочие — несчастье народа. Кто не враг революции, пусть уходит в леса и строит новую жизнь. Села и степи ждут горожан, пусть станут за плугом, займутся хозяйством, честным трудом. Долой ученую знать, долой тунеядцев, да здравствует мужик, кормилец народа! «И только…»

Они охмелели от его страстных речей, от решительных жестов, похвал и призывов. Он первый вознес их так высоко, первый возвысил над городскими… Тысячи рук голосуют за волю, за свободную жизнь в лесах, далеко от городов, от банков-пиявок, кровососов-ростовщиков и разбойной шайки чиновников…

Проповедник, пророк и герой, он повествует о своем чудесном походе от далекой границы сюда. Они застряли между желтым Петлюрой и белогвардейцем Деникиным. Ни вперед, ни назад не пройти. Повстанцы бросились на белых и дали им бой. Взяли в плен целиком полк и разгромили бригаду. Генералы и офицеры бежали в леса.

Дорога усеяна трупами белых. Они двинулись на юг. Завтра будут в Гуляй-Поле, а дней через семь падет Таганрог — в их руках будет ставка Деникина. Рано белые задумали его, Махно, хоронить, рано возрадовались. Они попомнят его, непобедимого батьку Махно! Он будет белогвардейцами топить паровозы, кормить ими рыбу в Днепре…

В этом я верный попутчик. У Таганрога наши пути разойдутся: один пойдет влево, за революцией, другой — под черными знаменами громить вражеские тылы… Другой возможности добраться до своих у меня нет.

Миновали летние дни, росистые утренники, насыщенные прохладой. В безлюдном поле — стерня, в лесах — мертвая листва под ногами. По небу стелются осенние тучи. Кони в тачанках бегут легкой рысью. Обоз растянулся на несколько верст. Позади Большой Токмак, Волноваха, Гуляй-Поле и Бердянск, повстанцы спешат к Мариуполю, к ставке Деникина, в Таганрог. На каждой тачанке под брезентом пулемет, под ковром — самогон, бочонок вина или водки. Все веселы и пьяны. На радостях затрещит пулемет, застонет гармошка, парни в шубах, макинтошах, помещичьих бекешах затянут украинскую песню.

Лихо несется махновская ватага, кони бегут как шальные. В день их сменяют по нескольку раз. Бросают одних и набирают других. Так и движется армия на мужичьих конях, от села до села, налегке, без артиллерии и штабов, без лазаретов и интендантства. На стоянках закупают продукты, прибирают, что непрочно лежит. К штабу являются девки и бабы, приносят для виду масло и творог, смеются и тихонько доносят, где белые части, сколько пехоты, много ль орудий, куда держат путь. Под видом торговок они везде побывали, им можно поверить — это жены повстанцев, зазнобы, невесты…

В соломе у них припрятаны винтовки и закопаны в огороде пулеметы. Оружие охраняли верные люди, ждали повстанцев, чтоб в руки отдать.

У батьки свои встречи с доверенными и друзьями. Уйдет вдоль по речке, к лесу, к оврагу, а то и вовсе в степь. Встретит дозорных, расспросит о здоровье больных, кто из раненых выжил. В прошлый раз тут застряло их семь или восемь. Еще дозорный расскажет, сколько золота осталось в земле, план передаст, где клад расположен, сколько денег ушло, кому и на что…