Александр Поповский - Испытание временем

Учителя и агрономы ему донесут: чем крестьяне недовольны, что говорят меж собой, сколько проведено бесед с мужиками, сколько роздано «положений о вольных советах».

Так и едут они налегке: каждая деревня — продовольственная база, конский запас, лагерь для войск, лазарет; дома́ — штабы разведки; земля — казначейство, склад и арсенал. В армии нет штаба, ни стратегии, ни тактике никто не учился, ее заменяет мужицкая хитрость. Заставы и разведки белогвардейцев ищут повстанцев где-то в округе, а они под видом рабочих прибыли в город в товарном составе и на вокзале повели бой… В форме гетманских войск, австрийцев, немцев и красных разъезжают по чужим тылам. В алых лентах и звездах минут Красную Армию, с красноармейским паролем уходят из Крыма сквозь фронт. Вероломство не в счет: настигнутые конницей, бросают винтовки и сдаются. Едва верховые отъехали, тем же оружием стреляют в них, хватают коней и бегут.

Так большаками, шляхами и тропами носится мужицкая рать. Властей нет, одни разбежались, другие прячутся где-то вблизи.

В занятых селах и городах махновцы оставляют своего коменданта, пять-шесть пропойц — и следуют дальше утверждать власть батьки Махно…

В черном воинстве много тачанок, и все одинаковы, одна лишь особого рода. Нет на ней пулемета, бойцы без винтовок, нет ковров и сундуков с «барахлом». Нас четверо на тачанке: я, Мишка Катков по кличке «Поэт», девушка Надя и бывший студент Август Наполеон Рокамболь, попросту Август.

Мишка самый молодой среди нас, ему двадцать лет. Он бросил завод в Большом Токмаке и ушел прошлым годом к махновцам. Во время переходов пишет стихи, рвет их в клочья и пускает по ветру. Надя слезно его просит не портить добро, стихи отдавать ей на память. Мишка твердит, что стихи никуда не годятся, бесталанный писака, он ни на что не пригоден, ему только и место в этой шайке убийц…

Август — другой человек. Он и старше и ростом всех выше. Тарас называет его каланчой. На худых, узкокостных плечах сидит небольшая головка. На бледном лице — вялые губы и сонные глаза желто-серого цвета. Он уверен в себе и неизменно спокоен. Голова его занята решением важных задач. Он мало говорит, не видит того, что творится кругом, не вспомни о нем Надя — три дня не будет есть…

У Нади одно дело — с утра до вечера петь грустные песни. На лице ее скорбь, в глазах тлеет тоска и что-то еще, чего не поймешь. Думает ли она, поет ли, смеется — печаль не сходит с лица. В грустную минуту расплетет свои косы, расчешет, сплетет и вновь их распустит. Так часами сидит она за русой завесой волос…

Мишка сунул за пазуху тетрадку стихов и мечтательно смотрит на небо.

— Скажи мне, Август, — спрашивает Поэт, — что такое любовь?

Август достает табакерку — жестянку из-под ваксы — и набивает нос табаком. Вокруг ноздрей остаются темные пятна — зеленая цветочная пыль. На серьезный вопрос он охотно ответит. Особенно теперь. Сегодня, видимо, что-то случилось, все, словно немые, молчат.

— Что такое любовь?

Немного терпения, над этим надо подумать. Проблема серьезная, он еще раз подкрепится табачком. Торопливость к добру не приведет.

Люди думали прежде, что все болезни происходят от простуды…

Август начинает издалека, такая у него манера.

Боялись сквозняков, холодного ветра, носили фуфайки, шерстяные чулки, чтоб не простудиться. Открыли ученые микробов — и что же? То, что принимали за единую болезнь, оказалось десятком разных тифов. То же и любовь, ее напрасно считают единой. Разве похожи чувства мужа и жены на любовь родителей к детям? Девичье чувство — на мужское? Любовь к родине, к другу, к собрату по классу — разные чувства. Тут одним словом не объяснишь, любовь надо анатомировать.

— Неправда, — отзывается Надя, — любовь — одна. Ее как хочешь кроши, но на всех и на все одного сердца не хватит. Какая мать детей крепко любит, обязательно к мужу холодна. Кто родину любит, на девок не взглянет…

Август думает уже о другом. Мишка улыбкой одобряет Надю. Он запомнит ее слова, сделает их темой для стихотворения.

Надя полулежит на сиденье, голова запрокинута, русые косы свисают. Она тревожно посматривает на заднюю тачанку — в ней Тарас. Лошадьми правит Яшка. С утра этой тачанки не было здесь. Тарас, пьяный и веселый, догнал их и не отстает. Опять будет над людьми потешаться. Оттого все молчат, никто рта не раскроет. Точно несчастье их обгоняет, сама смерть идет позади. Один Август спокоен, — что ему Тарас, он занят решением какой-то важной проблемы…

— Здорово, ребята! — слышится голос возницы. — Тарас Селиванович приказал быть готовыми. Сейчас подъедут к вам.

Яшка сияет, на нем алая рубаха из шелка, штаны синего сукна и счастливая улыбка до самых ушей. Края тканого пояса алыми лампасами лежат по бокам. Рыжие кудри червонными кольцами трепещут на голове.

Надя сдвигает свои тонкие брови, точно с тем, чтобы слить их суровой чертой. На пути им встает морщинка-преграда, и, не дотянувшись, замирают они.

Тачанка уже здесь, они едут рядом. Тарас в лисьей шубе сидит на матраце; лицо перекошено, губы обвисли, как в параличе. Рядом спит его друг Алексей. На нем серая шинель офицерского покроя, смушковая шапка и новые лаковые сапоги. Тарас держится ровно, не без достоинства, хоть и выпил изрядно.

— Батько приказал за тобой наблюдать, — предупреждает он меня, — вот я и блюду. Коммунистам-собакам верить нельзя. Хочу тебе сделать первый экзамент, посмотреть на тебя, какой ты повстанец. Видал ты валюту, которую в Америке за деньги считают?

Он показывает мне засаленный доллар:

— Сколько тут денег? Тысяча, сотня или миллион?

Надя полулежит неподвижно, Миша что-то настойчиво шепчет, не то себе говорит, не то другому подсказывает.

Экзамен несложный.

— Тут, Тарас Селиванович, всего два рубля.

— Где же ты двойку увидел? Тут цифра «один», — начинает Тарас сердиться.

— Скажи — тысяча рублей, — шепчет мне Мишка, — он любит, чтоб его за богатея считали.

— Спроси ты его, Яшка, меня он не любит, — кивает вознице Тарас.

Я делаю вид, что припомнил, и спешу исправить ошибку:

— Ваша правда, Тарас Селиванович, — одна тысяча рублей.

— То-то, сучий щенок…

Яшка хочет погнать лошадей, но Тарас не дает:

— Куда прешь, собака? Сказано — скучно, дай душу отвести. Начинай, Яшка, как я тебя научил.

Тарас откидывается на спинку сиденья и с пьяной усмешкой смотрит на Надю: дескать, вот я какой.

Яшка смешно приседает и с дурашливым видом спрашивает:

— Почему, Тарас Селиванович, на этой самой тачанке нет пулемета, люди все как один без винтовки?

Нет больше веселого Яшки, на козлах — петрушка с большими глазами, с визгливым, назойливым криком. Тарас отвечает, нахохлившись, напыщенным тоном: