Лев Лондон - Снег в июле

Теперь уже промолчал он. Тогда я поднесла трубку к носику Лаврушки, который мурлыкал и урчал во всю ивановскую.

— Пожалуйста, передайте привет Лаврушке, — вежливо сказал Важин. — Я по нему очень скучаю.

Намек был довольно прозрачный.

— Нет, мы с Лаврушкой не можем вас сегодня принять.

Важин снова помолчал и наконец холодно сказал:

— Ну что ж, ладно. Поеду один, но я надеюсь, что от основной нашей договоренности вы так легко не откажетесь?

— Что вы! Что вы! — деланно испугалась я.

Он успокоенно засмеялся:

— До свидания, Ниночка!

Опять это «чка» Кудреватого.

— До свидания.

Вот, милый дядюшка, мой женишок. И не к осени, а к концу месяца мы договорились пожениться. Я надеюсь, вы одобрите мой выбор. Чего еще хотеть? Здоров, красив, с положением, как говорили когда-то. Был управляющим треста, стал первым (это он мне подчеркнул) замом председателя райисполкома… Ну что еще? Любит меня. Это он доказывает ежедневно, безропотно терпя мои капризы. Да, совсем забыла: еще у него большая квартира и машина.

Милый дядя Василий, только, пожалуйста, по своей дотошности не задавайте мне обычного вопроса… Все равно не отвечу — не знаю. Не знает никто, как определять, любишь ли ты, и прибора такого нет… Вы хотите сказать, что это нужно знать наперед, до замужества. Возможно. Но сколько людей выходят замуж, женятся вообще без любви? Просто человек нравится.

Это все я сказала бы дяде Василию. Но тебе, мой друг записки, я должна сказать правду: во мне какое-то странное чувство тревоги от уходящей в небытие мечты или, вернее, исчезающей мечты; человек будет неплохо работать, дома выполнять все, что требуется, жить как полагается, но внутри у него станет пусто — ушли мечты.

Весь остаток выходного я решала, как быть с Кудреватым.

Подруга Анюта сказала: «Шли его подальше». Ее муж Жора предложил свои услуги — разделаться с Кудреватым так, что тот на веки вечные забудет, как приставать к такой симпатичной особе, которая в последнее время очень строга к нему, Жоре. Дядя Василий сказал: «Не мудрствовать лукаво» — и повесил трубку. Что это такое, я не поняла. Пять или шесть знакомых сказали то же, что и Анюта, но в более вежливой форме. Итак, подавляющее большинство знакомых (дядя под знаком вопроса) посоветовало никуда не переходить. Так решила и я… А на следующий день утром я, все бросив, поехала в отделочное управление.

Мне хотелось бы разъяснить тебе, мой друг записки, свой на первый взгляд неожиданный поступок. Еще два года назад, когда мы закончили институт, мои сокурсники живо обсуждали, куда пойти работать. Большинство пришло к решению: куда угодно, только не на стройку. «Почему? — спрашивала я. — Ведь стройка — это конечная ступень деятельности инженера-строителя. И научно-исследовательские институты, и проектные организации, и всякие строительные ведомства существуют именно для стройки». — «Смотрите, девочки и мальчики, — возмущенно говорила моя подруга Анюта, — смотрите, перед вами сумасшедшая особа… Ты что, не знаешь, что такое стройка? Это же… это же пыль, грязь, ругань! Там же работают одни грубияны». — «Предположим, что это так. Но ведь не могут все только проектировать. Кто-то же должен осуществлять проекты», — возражала я. Мне казалось постыдным, закончив институт, прятаться от жизни. Если там, на стройке, много плохого, то именно молодые инженеры должны исправить положение…

И вот, проработав два года на монтаже, полюбив его, я снова столкнулась с той же проблемой. «Монтаж? Тут что-то есть, — в конце концов согласились мои друзья. — Приходишь, трава зеленеет (все почему-то говорили о траве, и в книгах из жизни строителей тоже эту самую траву обязательно вспоминают), уходишь — стоит здание, собственно говоря, тебе памятник — ты уже не такая сумасшедшая, как мы думали раньше… Но отделка здания?! Ходить с ведрами, красками, краскопультами и мазать. Стоило для этого заканчивать институт. Зачем ты учила сопромат, статику сооружений, корпела над проектами мостов?»

Снова тот же мотив: там плохо, пусть туда идут другие. А ты? Ты, мол, избранная… Именно утром, когда я должна была принять решение переходить на отделку или нет, мне вдруг вспомнилась экскурсия в Минск, старики новоселы, которые не пожелали разговаривать со строителями, и тут пришло вдруг в голову: ведь конечная деятельность строителя не монтаж, а отделка. И новоселов именно она в первую очередь интересует. «Если ты не пряталась от жизни, пошла на монтаж, то неужели ты испугаешься сделать еще один шаг?» — сказала я себе.

Вот, мой друг, почему я поехала в отделочное управление.

Начальник СУ Гаритов высок, представителен, но показался мне каким-то ненастоящим, будто собранным из отдельных деталей, которые случайно завалялись на складе всевышнего. Было такое впечатление, что детали эти не очень хорошо пригнаны и если Гаритов сделает резкое движение, он в тот же миг рассыплется. Может быть, именно поэтому жесты его осторожны и округлы.

Принял он меня хорошо.

— Мне Кудреватый все рассказал. Я, например, на его месте не обижался бы, а согласился, что мы халтурщики. Очень правильно сказано, Нина Петровна. Что касается вашего перехода к нам, то готов хоть сейчас подписать приказ о вашем зачислении…

— Пишите! — прервала я его.

Он мягко улыбнулся. Через день, оформив перевод и сдав дела Семену, я с Василиной перешла в отделочное управление. (Сия девица насмерть перепугалась, когда узнала, что я ухожу, и слезно упрашивала взять ее с собой. Взяла!)

Напротив моего окна березка, милая и изящная. Ствол ее белый-белый! Рядом — фонарь, освещает ее. И когда я в окно смотрю, березка передо мной кокетливо кланяется-здоровается, встряхивая длинными, зелеными серьгами. Вот и сейчас она что-то ласково нашептывает. Что, березка, что?.. Не понимаю.

И вот мы на корпусе четырнадцать. Раньше я работала в ярко-желтом домике на колесах. Непрерывно хлопали дверью, то и дело входили люди: многочисленные инспекторы от Гостехнадзора, от пожарного надзора, по технике безопасности; представители проектной организации — конструктор, архитектор, которые были ласковы, но записывали в строительный журнал неприятные вещи; начальство всех рангов: от главного инженера СУ, всегда озабоченного, отмечавшего в своей толстой записной книжке что-то, до барственного зама из главка, который вечно боялся испачкать свой светлый пиджак; врывались взбудораженные шоферы, еще с порога они начинали кричать о простое машин (не дай бог вступить с ними в спор!), приходил заказчик Поляков, молодой человек с круглым полным лицом, на котором застыла негодующая усмешка («Это что?» — кричал он, показывая пальцем в окно. Дальше прорабской он вообще не ходил), прибегали субподрядчики в ранге прорабов по сантехнике, по электромонтажным делам, по лифтам, по устройству кровли, по наружному водопроводу и канализации, по кабельным работам; приезжали не так уж редко корреспонденты из газет, радио — народ шустрый, палец в рот не клади; приходили бригадиры, непрерывно звонили два телефона… И всем был нужен старший прораб Нина Петровна (дожила, по отчеству стали звать!) Кругликова, чтобы ткнуть носом ее, Кругликову, в разные неполадки, оштрафовать, подстегнуть, укорить, просить, восхищаться ею, превозносить, стегануть выговором.