Лев Лондон - Снег в июле

— Что-что? — закричал я. — Да понял ли он, что дом, его дом номер четырнадцать я не принимаю. Не при-ни-ма-ю. Понял?

— Я сказала управляющему…

— Ну и что, что он ответил? — перебил я ее.

— Он сказал: вы правильно делаете, что не принимаете дом.

— С ума он сошел, что ли? — Я толкнул дверь в коридор. — Ладно! Он еще попляшет. — Потом взял себя в руки, я ведь на бумажной работе, должен быть вежливым. — Передайте, был, мол, заказчик Кусачкин Алексей Васильевич и кланялся…

Уже в коридоре услышал ее голос, мягкий, с почтительным пришептыванием:

— До свидания, Алексей Васильевич. А меня зовут Аглаей Федоровной…

В 18.30 на пятиминутке у моего начальника Мирона Владимировича я доложил, что дом номер четырнадцать не готов, что я акт не подписал и не подпишу, даже если мне прикажет Совет Министров, и что управляющий трестом, как мне кажется, не совсем в своем уме…

Мирон Владимирович нервно провел карандашом по лысине, так что остался красный след.

— Кто не в уме? — перебил он меня.

— Управляющий.

— Поляков, — обратился Мирон Владимирович к моему «приятелю», — как ты считаешь, кто не в уме?

— Конечно, прорабик Кусачкин, — злорадно улыбаясь, ответил Поляков.

— Почему, Поляков? Разъясни ему.

— Потому что, если генподрядчик просит подписать акт рабочей комиссии, мы, заказчики, обязаны подписать немедленно во всех случаях.

— Во-о! — назидательно воскликнул Мирон Владимирович.

— Тем более управляющий новый. Слышишь, Кусачкин, новый!

— А мне все равно, новый он или старый, — закричал я. — Дом не готов: плиты кровельные только положили, отделка на втором этаже… сантехники…

Мирон Владимирович взял в руки бумажку.

— Вот посмотри письмо. Со штампом и, как полагается, с подписью управляющего, который удостоверяет — дом готов. Посмотри, мой милый мальчик!

— А мне все равно. — Я взял письмо и вдруг увидел столь знакомую мне подпись: «П. Самотаскин». Подпись моего бывшего прораба, который сделал из меня человека.

— Где акт? — хрипло спросил я.

— Вот он, — Мирон Владимирович пощелкал пальцем по акту.

Я быстро подошел к столу, схватил акт.

— Ты что? — завизжал Мирон Владимирович. — Поляков, забери у него акт, еще порвет.

Не читая, я подписал акт и быстро вышел из комнаты.

Поздний вечер. Не спится. Понемногу темнеют окна в доме напротив. Гаснут, гаснут, и кажется, что за ними гаснет жизнь. В самом деле, люди уснули, перестали думать, двигаться, а какая может быть жизнь без мыслей, без движений! Идет дождь… Не сильно, медленно; капли, падая на листья, издают приглушенный звук, будто кто-то тихо жалуется…

Я встаю с дивана — все равно не засну. Минута колебания, подхожу к полке, где в совершенной тайне, за двумя большими справочниками по строительству, спрятан мой фолиант-записки. Милый бесценный друг, внимательный и молчаливый. Он разрешает делать с ним все, что хочу, а чего еще желать от друзей?

Ого, сколько страниц уже написано, и все «переживания, переживания». Ах, милая моя, не кажется ли тебе, что начинает сказываться возраст?.. Возраст?.. Да-да, двадцать семь для незамужней — это уже многовато! Во всяком случае, дядя Василий перед отъездом на дачу настоятельно потребовал предъявить ему к осени мужа или, на худой конец, хотя бы женишка… Ну что ж, дядюшка, предъявим запросто, это можно. Важин-то хоть завтра…

Дождь вроде перестал, выглянули звезды, маленькие, вездесущие и любопытные. Придвигаю к себе мой фолиант. Итак, прежде всего нужна дата. Какие же это записки без даты? Поставим — 23 июня.

Я прервала записки на том, что в выходной в 12.00 в моей квартире раздался звонок. Открыла дверь. Кудреватый!

Удивилась я очень. Он, очевидно, по моему лицу это понял и торопливо разъяснил:

— Извините, Нина Петровна. Вот уже несколько дней звоню вам на работу, все не застаю.

— Сегодня у меня выходной, — заметила я.

— Дело срочное.

Наверное, минуту, не меньше, я нарочно задерживала ответ, уж очень он мне неприятен.

— Ну что ж, заходите.

Я провела его в столовую. Показала на стул.

— Разбудил вас? — сладко начал он.

— Это уже не имеет значения.

— Понимаю, вы хотите, Нина Петровна, чтобы я сразу приступил к делу. Так? А потом быстро ретировался.

Я молчала. Из соседней комнаты вышел наш кот Лаврушка. Огромный, пушистый и отчаянно ленивый. Он, как вежливый хозяин, в первую очередь подошел к Кудреватому, потерся о его ногу.

Кудреватый продолжал:

— Ну что ж, к делу. Надеюсь, вы помните, что обругали меня халтурщиком, пообещали сами перейти на отделку, чтобы показать нам, халтурщикам, как нужно работать. Помните?

Говорят, что дети и животные быстро распознают людей, кот Лаврушка, дав, очевидно, должную оценку Кудреватому, презрительно отошел от него и прыгнул мне на колени.

— В чем ваше дело, Кудреватый?

— Я говорил с нашим начальником СУ. Он знает вас и готов принять на работу старшим прорабом…

— Ну?

Кудреватый любезно улыбнулся:

— Есть такой сдаточный корпус номер четырнадцать. Мы пока сделали только несколько этажей. Он предлагает принять этот корпус. Приходите, командуйте, я этот корпус вам уступлю.

Я так вцепилась в шубку Лаврушки, что он жалобно мяукнул.

— Сейчас я уйду, — Кудреватый встал. — Сергей Петрович ждет вас завтра в СУ. Конечно, вы можете отказаться. Но тогда… Нет, после всего, что вы наговорили мне, у вас нет другого выхода. Разве только извиниться передо мной…

Я тоже встала. Кудреватый не стал задерживаться. Как-то очень ловко открыл многочисленные замки, которые тетка устроила на дверях, вышел на площадку:

— Всего вам хорошего, Нина Петровна. А халатик этот вам к лицу. Жаль, что приходится уходить… может быть, другим разом вы будете любезнее. До свиданьица, миленькая.

Этот проклятый Кудреватый испортил мне выходной. Я вдруг без особой причины отказалась от запланированной прогулки с Важиным, когда он позвонил и тоже назвал меня миленькой. «Миленькая, — сказал он, — так я заеду за вами». Мне показалось, что это говорит Кудреватый…

— Я не поеду.

— Почему? — удивился Важин. — Ведь мы договорились?

Я промолчала.

— Алло, алло! — повторил он. — Вы меня слышите?

Чтобы позлить его, я не ответила. Тогда Важин совсем разволновался, начал громко повторять свое «алло!».

— Ну что вы шумите? — не выдержала я. — Разве можно кричать на беззащитную женщину?

— Ниночка! — обрадовался он. А мне от этого «чка» снова стало тошно.

— Ну что с вами, Важенчик? Не хочется мне ехать, и все. Нашу договоренность я отменяю.