Лев Лондон - Снег в июле

И вот когда в тресте заговорили о трудном прорабе, мне показалось, что снова пугают меня. «Что оно такое, — думала я, — «зубр», «кремень»? Уверена, что на поверку прораб окажется таким, как все». Я попросилась к нему.

Чтобы сразу произвести впечатление, принарядилась. В этой сумрачной, серой прорабской я, наверное, казалась какой-то заморской птицей, случайно залетевшей сюда. Возможно, он и обратил внимание на мой наряд, но яркая одежда только заставила его отбиваться с удвоенной энергией.

Я снова положила перед ним направление и спросила, в какую смену мне выходить на монтаж. Наверное, очень удивила его. Но он виду не подал. Помолчав минуту, не поднимая головы, сказал, что свободной должности мастера на стройке нет. Есть должность хоздесятника. И хотя из его разъяснений я поняла, что хоздесятник — это, по сути, кладовщик, к его удивлению, согласилась.

Чтобы как-то объяснить, почему я так настойчива, придумала мифического «Олега Лазаревича», который якобы в институте рекомендовал его, как лучшего прораба. Он хмуро выслушал мои комплименты и сделал еще одну попытку избавиться от меня, напомнив, что после института полагается месячный отпуск. Поняв, что это его последний козырь, я уже чуть насмешливо сказала, что мечтаю наконец работать. Свой отпуск не буду использовать.

Прораб молчал так долго, что я уже начала беспокоиться, может, у него припасены еще какие-нибудь козыри. Потом он коротко сказал:

— Завтра в восемь.

Прихрамывая, я ушла. Хотя я испортила свои лучшие туфли, потеряла шляпку Анюты (теперь придется выслушивать долгие попреки), но я была довольна. Сухарь (да-да, я вспомнила, третье его прозвище — «сухарь») был посрамлен.

Придираться он начал с первого дня. Почему я опоздала на «целых» пятнадцать минут, почему плохо убрана строительная площадка? (А площадка «плохо убрана» — это когда валяется хоть половинка кирпича!) Почему железобетонная плита — одна штука всего! — лежит без деревянных прокладок? Почему… Боже мой, как он мне надоел! Анюта все советовала уйти со стройки. Но какое-то странное чувство, сама не знаю, как его назвать — упрямство, что ли? — овладело мною. «Не уйду!» — решила я.

Каждый вечер, возвращаясь с работы, сидя в вагоне метро, я думала о том, как завтра ему отомстить. «За что?» Ответить было трудно. Ведь он никогда не грубил мне, требовал все законно. За что?.. А за то, что он не смотрел на меня… Да-да, если по-честному, именно за это.

Каждое утро в 7.50 я встречалась с ним, теперь стала точной. Он сухо отвечал на мое приветствие. В его взгляде был вопрос: не хватит ли, не уйду ли я?

Тут появился мой рыцарь — Алешка Кусачкин. Рыцарь в желтом шлеме — защитная каска с надписью: «СУ-112» (то есть строительное управление № 112), из-под каски — длинные пыльные локоны, в порыжевшей черной спецовке. Смешной, смешной! Как все рыцари, он сразу и безоговорочно влюбился. Но правда, я была его второй любовью, первой была — стройка, вернее, монтаж. Алешка был бригадиром. Сначала он делал неуклюжие попытки своей лихостью на монтаже покорить мое сердце: ходил запросто на высоте пятьдесят — шестьдесят метров по балочке шириной десять сантиметров и все поглядывал на меня — как? Недельки через две, посчитав, очевидно, что подготовительный период закончен, Алешка перешел к прямой атаке и, конечно, погорел.

Но что я тогда заметила, что я заметила! Мой прораб Петр Иванович вроде приревновал меня. Потом появился еще один поклонник — наш новый начальник СУ Игорь Николаевич Важин.

О-о! Рост сто девяносто, плечи широченные, молодой, решительный, профиль так и просится на медаль. Куда нашему серенькому сухарю Петру Ивановичу! Образовался эдакий четырехугольник: Важин, Петр Иванович, Алешка и я.

К тому времени я уже перешла на монтаж. Случилось это в результате «несчастного случая» — водитель Абрашков «наехал» мне на ногу. Кладовщица Маша, которая тоже участвовала в этом мероприятии, доложила Петру Ивановичу. Он выскочил из прорабской, лицо белое, губы трясутся. Тогда я подумала, что он просто испугался ответственности: ведь за несчастный случай строго спрашивают.

Монтаж! Если говорить честно, на стройку я пошла из любопытства. Что это за работа такая, которой все выпускники боятся?! Что это за работа, на которую женщины-инженеры вообще не идут. Почему?.. Но вдруг полюбилась стройка. Особенно вечером… Вот рядом шумит город, правильно было бы сказать — гудит. Ибо шум многих машин, говор людей, постукивание трамвайных колес на рельсах — все это сливается. А площадка тихая-тихая, вся залита белым светом прожекторов. Бесшумно ходит кран: остановился, клюнул стрелой, и вот уже вверх пошла панель, плоская и невесомая. Ночью Москва затихает, темнеют окна. И тогда несколько монтажников, кран, свет прожекторов, вся площадка кажутся необычными, словно из другого мира.

И вдруг я заметила «пятна на солнце»; мой такой дотошный, такой скрупулезный и правильный прораб строит, в общем, плохо. Как говорят, нарушает технические условия. Мы поспорили… Да, мы по-спо-ри-ли. Почему-то я посчитала его трусом. Это было так мучительно приятно — разрушить образ, который создавался помимо моей воли. Да ведь подумать только, серенький, сухонький, невзрачный, и еще трус. А рядом Важин, настоящий мужчина! Да-а, на-сто-я-щий муж-чи-на! Потом все завертелось, закрутилось, за-кру-ти-лось!..

А не пора ли, товарищ прораб Нина Петровна, как называл меня когда-то Алешка, вставать? А?.. Ну почему?! Ведь воскресенье, еще полежу.

Как это мы тогда расположились у начальника главка? В начале длинного стола, конечно, Сергей Сергеевич, начальник главка; по правую его руку… Кто?.. Летчик? Нет, летчик сидел слева, справа — управляющий. Потом… потом Важин, а напротив Петр Иванович. В конце стола — я и Алешка. Еще сидели люди, но ясно помнится наш четырехугольник: Важин, Петр Иванович, Алешка и я.

Летчик жаловался. Он получил квартиру в доме, который строил Петр Иванович. Жить в квартире трудно — большая звукопроводность. Управляющий трестом и Важин отбивались, Петр Иванович молчал. «Что же ты, трусишка, молчишь?» Я смотрела пристально на него. «Чего же ты молчишь?» Под глазами у него тени. Старик, сущий старик! Да еще трус к тому же…

И вдруг, когда Важин уже отбился, летчик вроде уразумел, что стены квартир и должны быть звукопроводны, что виноваты все: и проектировщики, и заводы, изготавливающие конструкции, и даже транспортники виноваты, а строители чуть ли не святые, — Петр Иванович попросил слова. Сказал, что ходил в дома, которые строил, и убедился, что виноват только он один.

В кабинете словно бомба разорвалась. Первым оправился управляющий, пристально глядя на Петра Ивановича, он гневно спросил, отдает ли прораб себе отчет о последствиях такого признания.