Александр Патреев - Инженеры

Мария заперла на крючок обе двери и, взяв книгу, забралась на кровать; обостренным слухом она ловила звуки странного чужого веселья и все почему-то ждала шумной, скандальной сцены. Грубыми мужскими голосами гудела комната, потом все стихало ненадолго и только шелестел, как сухие листья на ветру, осторожный шепот, казавшийся подозрительным. Два раза в этот вечер принимался петь один и тот же гость с надломленным голосом, пел отрывисто и немного гнусаво:

Песня, которую довелось Марии слышать впервые, казалось, рождена тяжелой опустошенностью души, и незнакомый человек, кто пел эту песню, будто хотел забыться, развеять привычную, застарелую свою тоску.

В дверь постучались, Мария вскинула голову и, прислушиваясь, ждала.

— Маруся, к тебе можно? — спрашивала хозяйка немного хмельным голосом. И слышно было, как она зашептала кому-то, стоявшему рядом с ней.

Олейникова не ответила.

После этого никто из пьяной компании уже не пытался войти сюда.

Когда у Фаины Львовны все кончилось и затихло, Олейникова вышла перед сном из комнаты и, проходя темным узким коридором, неожиданно столкнулась с двумя незнакомыми мужчинами. И хотя, быть может, они не замышляли против нее ничего дурного, но страшно было мимо них идти обратно.

Они курили у лестницы, поодаль от единственной в коридоре угольной лампочки, едва светившей тусклым красноватым светом, и о чем-то говорили, но замолкли, когда Мария проходила к себе в комнату.

Настя вернулась поздно, — веселая, шумная, и еще с порога пустилась, рассказывать, что видела она в кино.

— А ты потише, — предупредила Мария шепотом и указала на дверь в комнату Фаины Львовны. — У нее кто-то ночует.

Настя затихла, и они молча улеглись спать.

С утра слышался за стеной торопливый стрекот швейной машины, точно пилил сверчок, и от этих назойливых звуков звенело в ушах. Мария собиралась идти на почту, но хозяйка кликнула ее к себе.

В пестром бумазейном халате, сметанном на живую нитку, Фаина Львовна стояла перед овальным зеркалом и, поворачиваясь всяко, оглядывала себя — каково сидит на ней халат.

На столе у швейной машины лежал отрез зеленого шелка — чужой заказ. В комнате все было прибрано, чисто и ничто не напоминало о вчерашних гостях.

— Посмотри, детка… сзади не подрезать?

Подол немного был длинен и перекошен, под мышками было много складок и на правом плече тянуло.

Хозяйка сняла халат и, оставшись в лифчике и широчайших розовых панталонах, взгромоздилась опять на стул.

— Одна скучала вчера? — грубоватым, почти мужским голосом спросила Фаина под мерный стрекот машины.

— Нет, не скучала… Я читала.

— Но я не по-ни-маю, — развела руками Фаина, откачнувшись на спинку стула, и круглые темные брови ее на узком покатом лбу переломились и поползли вверх. — Не понимаю, детка, убей меня бог!.. Ну как это можно? Красивая девочка — и сидит целыми днями одна… Ну, а жить когда? Ну, а почему не побыть в подходящей компании? Ну, я не по-ни-маю, убей меня бог!

— Я работать приехала, — сказала Мария.

— Фи, как ты говоришь?.. Но я так понимаю: бог дал красоту, а разум самой копить надо. — И откровенно улыбнулась, обнажив четыре широких золотых зуба. — Не работа кормит, детка моя! Должность — на первое время только, чтобы корешки пустить, а потом — мужчина обязан приносить деньги. Так велось исстари. Один мой знакомый — очень приятный и солидный мужчина, увидел тебя вчера вечером — и прямо в восторге! Он хочет с тобой познакомиться…

— Мне это не нужно.

Фаина изумилась еще больше:

— Детка, но что же тебе такое нужно?.. Я имею уши, я имею глаза и понимаю, что нужно девушке в твою пору. А тебе многое надо: и хорошее платьице, и тонкое белье, и приличные туфельки, и шелковые чулочки — на все не заработаешь. — И раскатилась громким тяжелым смехом, сложив на животе руки. — Не в лаптях же, прости господи, искать своего счастья!.. И за квартиру платить надо. Я взяла недорого, но и это для тебя — деньги. Подумай о себе, детка, подумай. Учить грузчиков — не велика честь молодой кра-си-вой девушке…

Все время, пока говорила она, Мария с боязнью и брезгливым чувством ждала, что вот сейчас Фаина подойдет и погладит ее, потом обнимет.

— Вы не учите меня, как жить.

— Но нельзя быть такой скрытной. Надо говорить обо всем: мы женщины, живем в одной квартире — и друг друга поймем. У меня болит душа, когда я вижу девочку с грустными глазами. Надо быть веселей… Кто улыбается, тому удается все легче…

Улучив минуту, Мария поторопилась уйти, решив держаться от хозяйки подальше и впредь не давать никакого повода для таких речей.

Был ясный ветреный день, по улицам клубились облака песчаной пыли, но ни ветер, ни близость большой реки не умеряли июньского устойчивого зноя.

Под окнами возвышалась изогнутая дугой насыпь — подъезд к новому железному мосту, который начинали строить, и на этой насыпи работали люди, подбивая песок под шпалы и устилая полотно битым мелким камнем.

У подножия насыпи играли дети, а над ними по рельсам медленно и гулко двигался балластный поезд, груженный бутовым камнем. На платформах сидели рабочие, пели песни, а когда остановился состав, принялись его разгружать, предварительно прогнав детей.

Босоногое беззаботное племя неохотно перекочевало на новое место, перетащив с собой и свое «хозяйство» — лошадок, тележки, лопаты, — но потом те, что посмелее, опять подошли к насыпи, чтобы лучше все видеть.

Один мальчуган, лег пяти, черноногий, с коричневой шеей и розовым облупившимся носом, — рыл ямку, обеими руками разбрасывая песок. Когда Мария проходила мимо, он, не вставая, бросил в нее издали целые пригоршни песку и, глядя исподлобья, ждал, что за этим последует.

— Вот я тебя нашлепаю, — шутливо погрозила она.

— А я тебя нашлепаю, — сказал он, пришепетывая. Принял воинственную позу и, сжав маленькие, почти черные кулачки, приготовился к обороне: — Что, ишпугалась? Э-э, большая, а ишпугалась! Я бы тебе задал.

Глубокий песок плыл под ногами, когда Мария шла вдоль насыпи. В улице не было ни единого деревца, и оттого зной был еще нестерпимее. Опустив письмо в первый попавшийся ящик, она пошла дальше, миновав вокзал. Дома здесь были почти все одинаковые — деревянные, двухэтажные, с мезонинами, под железной крышей.

В одном месте ей бросилась в глаза вывеска на двери дома — тут жил врач-акушер, — но Мария с неприятным чувством прошла этот дом, куда уже наступал срок идти, но все боялась и откладывала со дня на день.