Александр Патреев - Инженеры

— Придет. Он, кажется, не из таких… А вы инженер тоже? — обратилась к нему спутница.

Вопрос был довольно неожиданный, — видно, Зноевский уже разболтал все, нахвалился! — и Авдентов, мысленно изругав приятеля, ответил ей не сразу.

Между тем, со Степаном не произошло ничего особенного. Идя по перрону, он заприметил за нарзанным киоском человека, невзрачного, крючконосого, как беркут, с деревянной ногой и с мешком за плечами. Не иначе, прятался от кого-то этот убогий человек.

Вплоть до второго звонка таился беглец, а потом поспешно заковылял к вагону. Но только вскарабкался на подножку, как настигла его «любовь» — низенькая, молодая, костистая бабенка, взявшаяся невесть откуда. С оглушительным визгом она вцепилась ему в штанину, а тот, держась за железные поручни, размахивал своей культяпкой, норовя отбиться, — и все же не смог… Поверженного на землю, она принялась молотить кулаками, приговаривая:

— Бежать, бежать от меня?!. Пострел деревянный, я всю силу мою на тебя потратила, а ты… и вещи мои забрал, шайтан постельный!.. В тюрьму посажу! Проси прощенья!.. Отпетый алиментщик! Куда тебя понесло?..

Вагоны бежали мимо, и Степан, не доглядев спектакля до конца, прыгнул в чужой вагон.

С пирожным, апельсинами и пирожками, завернутыми в бумагу, он торжественно вошел в купе; бронзовое лицо его светилось.

— Любопытный случай, поучительная история для неженатых, — начал он с ходу и запнулся, вспомнив о спящем старике. — Вместо четвертого вагона пришлось в девятый сесть и пробираться по чужой территории… Кушайте, Соболь…

Он любил всякие дорожные приключения и всегда, рассказывая о них, привирал, — а что уж сейчас тихомолком плел он своей знакомке, примостившись подле нее, осталось у него на совести.

Приключение совсем не интересовало Авдентова, он уснул и проспал всю ночь.

Утром Зноевский поднялся раньше всех (а может, и не спал вовсе), и уже заметно было, что он чувствует себя единственным полновластным хозяином нижнего этажа купе. Надлежало бы знать ему, что эта сомнительная игра стесняла Авдентова и крайне злила старика. Последний тяготился вольным поведением молодой пары и, демонстрируя свою враждебность, целый день просидел в коридоре, чтобы не видеть. Ушел и Авдентов, которому было не до них.

Зноевский и Соболь были довольны, что остались вдвоем.

Не умолкая, они болтали обо всем, что приходило в разум; а на остановках разгуливали по дощатым перронам. Он умел быть занимательным кавалером, не стеснялся в выборе тем и держался свободно, считая, что обо всем, происходящем в жизни людей, можно говорить с Риной, которая понимать умела.

Так, он рассказал ей о первом своем увлечении, когда ему было шестнадцать лет… Но это сделал скорее для того, чтобы узнать — замужем ли Рина Соболь.

— Да, была… пришлось разойтись через полгода. Но я не жалею. Хотя он был молод и обеспечен, но… поразительно скучен… Его не любили у нас в семье, папа тоже был против, — и я решила уйти… Нет, не раскаиваюсь.

Степану нравились люди — смелые, решительные, с честной прямотой поступков, только не совсем он верил, что развод произошел по ее собственному почину, да и самый повод казался несерьезным.

— А вы женаты? — просто спросила Рина. — Жена у вас красивая?..

— Я холост, — ответил Зноевский откровенно. — А красоту женщины ценю тогда лишь, когда она соединена в человеке с большим сердцем и чистой совестью.

Рина откинулась на подушку и выпустила голубое облачко дыма вверх:

— Это очень интересно… а скажите, что вы думаете обо мне?

— О вас?..

— Да… Случайно встретились… и так же быстро разойдемся своими дорогами… и не вспомните?.. Верно?

— Быть может и так… но вы, откровенно скажу, такая… Вас можно долго помнить…

Авдентов уединился за свободным столом в салон-вагоне и, коротая время, просматривал свежий номер журнала. Сперва ему мешали довольно шумные, сидевшие неподалеку, две молодые пары, но потом он уже и не слышал даже, что беседа продолжается…

Особенное внимание привлекла статья известного буржуазного экономиста, который вертел цифрами, точно жонглер в цирке, но не решался или не хотел прокричать правду на весь мир — о двенадцати миллионах безработных и голодающих.

Дальше писал один врач своему приятелю в Англию:

«Мой далекий друг Пабло!

Ты знаешь, я прожил в Италии сорок лет, отдал ей самые лучшие годы и никуда не хотел уехать, потому что она моя родина. В Палермо отцвела наша юность — голубая песенная пора, невозвратимая и далекая, как милый сон детства. В Монреале, где так много солнца и олив, мне улыбнулось счастье — я полюбил впервые, женился, но вскоре познал тяжелейшую горечь утраты, когда схоронил мою девочку. На том же кладбище — дорогие могилы предков, отца и матери… Так начался суровый полдень моей жизни.

Я уже писал тебе, что, спасаясь от еврейских погромов, я вынужден был уехать в Америку… Но и здесь я не могу устроить своей жизни, жизни моего сына.

Весной он кончил университет, и знаешь, что он сказал на выпуске?

— Мы вступаем в мир, где для нас нет места!

И это скоро подтвердилось.

Он побывал уже в пяти городах, но нигде не понадобились услуги молодого архитектора.

Теперь он уехал в Кливленд, а я безвыходно сижу дома и жду его.

Я думаю только об одном: в каком направлении должен идти сын, чтобы голод и унижения остались у него позади? И я — отец — не нахожу, что посоветовать ему!..

В нем я узнаю себя — он начал свое движение по моей орбите…

Когда-то мы с тобой мечтали с честнейшим бескорыстием служить науке и народу, — и вот жизнь моя кончается!..

Я — человек без родины, немощный старик, — вижу, что мне ничего не суждено было свершить.

Чудовищная мерзость оскверняет родину. Я достаточно пожил, чтобы верить в мифы, принимать иллюзии за догмат, ложь — за истину, а бред империалистов — за норму существования.

На остывших пепелищах войны возник новый «Вавилон» и выдвинул другого бога…»

Пораженный этим криком из-за кордона, Авдентов представил себе того молодого архитектора — умного, красивого, мечущегося по чужой стране в поисках работы, и подумал о себе. Работа сама искала его всюду: еще в институте его «сватали» на три завода и на новостройку неподалеку от родного города; он мог бы по карте, закрыв глаза, наугад ткнуть пальцем в любую точку огромных пространств, занимающих одну шестую часть мира, и там нашлось бы ему дело…

Он вернулся в купе. Степан и его знакомая смотрели в окно вагона. Ровные поля бежали бесконечно, вдали дымила какая-то фабрика, мирно паслись на злачных лугах стада; тут и там мелькали свежей кладки здания, новые мосты через овраги и реки.