Александр Патреев - Инженеры

Он поднялся, поломал свое сильное тело гимнастикой и, притворно громко охая, начал входить в воду. Следом за ним пошел и Авдентов, получивший в беседе с другом облегченье.

Море хлестала в грудь с такой могучей и озорной силой, что невозможно было устоять на ногах, и это по-детски забавляло. Степан нырнул под набегающий изумрудный вал, и минуты две не показывалась на поверхности его стриженая голова.

— Чудесно! — закричал он издали, высоко взлетая на волнах. — Вот оно — счастье! Мишка, ныряй до меня! Последний разок здесь, а там — «прощай, свободная стихия!» Гениально!..

Его восторг относился в равной мере ко всему — и к поэту, которого боготворили оба, и к молодости, которая кипела в нем, и к солнцу, сверкающему в непостижимой вышине, и к беспокойно ласковому морю, с которым расставаться жаль. Авдентов сразу позабыл свои невзгоды, и большое чувство радостного существования, точно вздыбленная волна, подхватило его и понесло туда, в море.

Какие просторы! Какие безумно широкие степи бегут за окном! Все дальше и дальше от моря уносит, закусив удила и распустив черную гриву, железный конь, — и вот уже не различить, что там за голубой полупрозрачной кисеей — или знойное выжженное солнцем небо, опустившееся на грудь земли, или море, поднявшееся стеной.

От мягкой равномерной качки немножко клонит ко сну, но Авдентов чего-то ждет, бездумно комкая в руке дорожное рябое полотенце, а Степан Зноевский, положив ногу на ногу, старательно обкуривает трубку, купленную у грека для того лишь, чтоб осталась память о юге. Он изредка, украдкой, косит глазом на молодую женщину, которая сидит напротив.

Эта красивая, с горящим взглядом, спутница в белом крепдешиновом платье без рукавов, в черных лаковых туфлях, необыкновенно изящных, в маленькой белой шляпке, покрывающей голову с черными, чуть рыжеватыми, густыми волосами, могла встревожить хоть кого. А Степан был молод, и даже короткое одиночество томило его.

Он разглядел ее маленькие выхоленные руки с отполированными ноготками, дорогое колечко на безымянном пальце и несколько взволнованное выражение лица. Густой загар к ней очень шел. Чувствовалось, что она не привыкла держаться в обществе молодых людей, но это затаенное смущение добавляло особую прелесть к ее красоте.

Когда поезд отошел от станции, она долго рылась в большом чемодане, — Зноевскому удалось при этом стоять к ней близко и увидеть аккуратно сложенные ее наряды.

— Вы хотите переодеться? — с подчеркнутой вежливостью (он умел это) спросил Степан.

— Да, — нерешительно ответила незнакомка.

Оба тут же вышли в коридор, где коротал время за столиком четвертый пассажир из их купе — одутловатый белый старик с маленькими красноватыми глазками, похожий на сектанта или на попа закрытой церкви. Несколько минут спустя девушка, уже в тельном с вышивкой халате, в других туфельках и носках, показалась в двери с полотенцем и мылом в руках. Зноевский прижался спиной к перегородке, чтобы пропустить незнакомку, но в проходе было тесно, и она коснулась его плечом. Острый, колдовской силы, запах духов окутал Зноевского.

Проводник приготовил постели, маленькое купе стало еще теснее, но уютнее. Незнакомка легла на нижней полке, которую великодушно уступил ей Авдентов… Он так и не написал ничего Марии.

Степану по доброте судьбы выпала на долю приятная обязанность занимать свою спутницу.

Прикрыв одеялом ноги, она читала книгу, иногда поднимаясь на локте и заглядывая в окно, а Зноевский продолжал украдкой следить за ней, но так, чтобы приметила, — и дивился ее преображению: в самом деле, она стала как-то естественнее и смелее.

«Утомленное солнце нежно с морем прощалось», — напевал тихонько, про себя Зноевский.

Гаснул в степи закат, голубое небо постепенно набухало сумерками.

— Вам темно? — спросил он негромко, начиная с этого свою разведку. Щелкнул выключателем, но света не получилось.

— Спасибо. — Незнакомка улыбнулась его напрасной предупредительности. — Вы были на курорте? или с маневров?

— Да, на курорте… А вы? — спросил Зноевский.

Последовал быстрый, почти рефлекторный ответ:

— Я гостила у подруги. У ней муж — летчик. Теперь — в Москву, домой.

А ему почему-то подумалось, что в ее словах столько же правды, как и в его собственных, — игра начинала быть забавной. Он опять набил трубку «золотым руном», но закурить при ней не решался.

— Ничего, курите, — разрешила она. — Только не очень дымите. Изредка я курю тоже.

— Но моя трубка будет дымить, — предупредил Зноевский.

— Ничего, дымите, — в тон ему сказала спутница.

Пошарив в карманах, он не нашел папирос, чтобы предложить ей, а лезть в пиджак приятеля было при ней неловко.

— Следующая остановка где? — опять спросила она.

Пришлось заглянуть в справочник. Так завязалась легкая беседа, и чем дальше, тем непринужденнее и проще становились оба, Зноевскому без труда удалось обходить сторонкой секретные места, на которые случайно, по неведению, натыкалась в разговоре молодая незнакомка. Он расспрашивал, откуда она, какая у ней профессия, — и она охотно отвечала.

Оказалось: пробудет она в Москве несколько дней, потом поедет в Ленинград, чтобы повидать родных; один брат у ней инженер и работает в Тяжпроме, другой — в торгпредстве в Америке.

Ощущение неискренности ослабевало в Зноевском, и, вспомнив восточную песенку:

он отдался на волю доброго случая, какого еще не встречалось в его короткой жизни. Вскоре он узнал ее имя — Рина Соболь.

Поздно вечером, когда поезд подходил к одной из больших станций, Рина с необыкновенной душевностью попросила его купить что-нибудь и ей, потому что она никогда не берет с собой в дорогу.

— А что вы любите?.. конечно, сладкое?

Используя подходящий момент, он с полминутки посидел у ней на постели. Свет падал на нее сверху, тень от густых кудрявых волос заслоняла чистый и умный лоб, а черные глаза тепло светились.

— Хорошо, я вам куплю пирожное и апельсинов.

Тут внушительно и довольно естественно кашлянул Авдентов, но Степан не придал никакого значения этому предупреждающему сигналу, потому что об отступлении не помышлял. Он вышел из купе сильной, какой-то играющей походкой, и Рина Соболь проводила его долгим взглядом.

Все тише и тише мимо окна двигались здания, столбы, железнодорожные будки, проплыл над вагоном висячий железный мост, на котором стояли маленькие, почти игрушечные люди; и вот все остановилось.

Зноевский ушел, долго не появлялся, а поезд уже тронулся.

— Вот черт! — брюзжал Авдентов. — Не бежит ли за поездом? — И дотянувшись до окна, пробовал заглянуть, хотя и знал, что ничего не увидит. — Дурная привычка: всегда садится только на ходу, после проводника.