Александр Патреев - Инженеры

Он понял это и, просветлев, сказал:

— Да вот об этом и хотел спросить!..

Уже на ходу, в самую горячую пору, по советам Брайсона, Дынников заложил в гавани насосную станцию, чтобы взять воду у реки. Химический анализ ее давал вполне удовлетворительные результаты: она была не сравнима с жесткой водой из артезианских скважин, стоявшей у предела годности для бетонных работ. Опять приходилось прокладывать трубы, переворачивать землю, и Дынников злился на слепоту проектирующих органов, перестраивая и нагоняя упущенные сроки.

Но его выручала людская масса, трудившаяся круглые сутки. Он верил в народ и знал, что эта сила приступом возьмет любую высоту, поднимет любые недра, если партия скажет, что это надо.

Три сортировочных станции не справлялись с огромным потоком грузов, эшелоны простаивали, гараж строился медленно, металлоконструкции поступали по договорам туго, и трест в крайней спешке послал инженера Штальмера за границу — ускорить выполнение последних заказов, взвалив все руководство литейным цехом на Авдентова.

В связи с общим положением, литейка отставала тоже, но через некоторое время, когда Штальмер находился еще в дороге, поезда с металлом стали прибывать к литейной. Не успевая разгружать, Авдентов задерживал рабочих на вторую смену, и они оставались беспрекословно, понимая срочность и важность работ.

Близ полуночи подошли и давно ожидаемые «Браунхойсты», окрылившие бригадников и Авдентова, который весь день и вечер не уходил с площадки.

Все расположились на отдых под открытым небом. Было просторно каждому под этим синим пологом, расшитым звездами. Неунывный парень Сережка Бисеров разравнивал себе местечко на голом песке, рядом с Галей, и негромко пел:

— А ты под голову-то прогон положи, — посоветовал Петька Радаев.

— Какая ж это подушка, если в ней ни тепла, ни мягкости… Галя? — спросил он девушку, подбираясь ближе, — можно к тебе на колени прилечь?

Она знала, что Сережка — парень в почете и не позволит себе зряшных вольностей; к тому же, пока она болела, он приходил к ней с Настей или один, когда той было недосуг: забота о ней была верным свидетельством их дружбы.

— Ложись, — молвила она просто.

Сережка положил к ней голову на колени.

— Ты эдак, пожалуй, до зорьки проспишь, — позавидовал Петька, оставаясь и в шутке мрачновато серьезным. — Настя узнает — задаст тебе.

— Прошу, милок, без глупостей, — остановил его Бисеров. — Книжки читаешь, готовишь себя, так сказать, к большому делу — и вдруг такие слова!.. А что, братцы! — вздохнул он, ни к кому в особенности не обращаясь и не чувствуя стеснения при инженере, отдыхавшем у колес вагона. — Какая бы несуразная жизнь была, если бы женского пола не было! Сухость, ни привету, ни ласки… а теперь так бы и жил тыщу годов! Честное благородное!

— Ты и проживешь, — сказала Галя. — Ты и на старости чудить будешь. В кого уродился такой неуимчивый?

— Сын своего класса, — по-книжному ответил Сережка. — У меня и отец такой… вроде Харитонушки… Землю, бывало, пашет и на лошадь кричит: «Ходи веселее, а то сам впрягусь». Про него одну историю могу рассказать… об умершем можно. Товарищ Авдентов, присоединяйтесь к нашей компании.

Инженер не тронулся с места, потому что сидел к ним близко.

— Я услышу и здесь.

Глядя на девушку и парня, он думал о Марии и Дынникове. А ночь с бесшумным течением звезд, с темными громадами затихших корпусов усиливала неунимающуюся его фантазию… Однако Сережкин рассказ прослушал он с начала до конца.

— Деревенька у нас лесная, а лес — от земли до неба, — начал Бисеров. — В любую сторону иди — сорок верст до жилого места. И болот много… от Вятки до нашей деревни три дня ходу. Всего четыре дома было, как отец говорит. Починками прозывается деревня. Потом, слышь, в двух верстах поселились еще починки. Отец подрос и облюбовал там себе одну — Еленой звать. А старик — папаша его — жениться на чужой не позволил: — «Бери, говорит, в шабрах». Так и приневолили. Елена тоже вышла замуж. Начали жить врозь, каждый своей семьей, а все-таки забыть любовь не могут.

Тут появляется из волости какой-то чин и приказывает отцу моему идти на призыв, в солдаты. Он в лес убежал. Два дня, слышь, пропадал. Пришел домой, — а его поджидают опять. Он бросился вон, вскарабкался на крышу и сидят там.

Они за ним лезут, схватить норовят, а он до себя их не допускает и бьет по рукам палкой. Двое с одним, конечно, сладят. Стащили его, связали и увезли, а оттуда. — прямо в солдаты.

Пока служил, жена-то к своим родителям ушла. Он ей письмо: «Там и оставайся». А Елене своей — другое письмо: «Вернусь, вместе сойдемся».

Вернулся, а жена опять пришла, не отстает, и папаша за нее заступается…

Отец опять смирился. Да так с ней и прожил, не любя, двенадцать годов. Тут как раз умирает его папаша, то есть, мой дедушка, и вот случается у них самое интересное: отец мой отсылает свою жену опять к родителям и идет за Еленой. А у той двое детей и муж жив…

— Как по-вашему? — спросил Сережка, обращаясь к своим слушателям. — Сойдутся они или нет?

Каждый разрешал эту загадку жизни по-своему: Петька сказал, что могут сойтись, и Галя согласилась тоже, но тут же передумала:

— Нет, так и останутся. Своих детей не бросишь, а с ними — он не возьмет.

— А как по-вашему, товарищ Авдентов?

Инженер не счел для себя удобным принимать участие в этой беседе, но любопытство к чужой жизни стало в нем острее, чем прежде.

— Кончай, кончай, — проговорил он. — Отдохнули, пора приступать к работе.

Поднявшись на колени, Сережка оглядел тех, кто не высказал еще-своего мнения:

— Так вот, случилось самое удивительное: сошлись! Елена оставила детей мужу и пришла… Стали жить, поживать да добра наживать. Первым от их брака народился я. Вот какая моя биография… Ну, братки, поднимайся! Петька, полезай на платформу… А Галю… может, домой отпустим? а? Она из больницы недавно. Пускай отдыхает… Сами-то мы — ладно, а женщин надо беречь.

Никто не возразил ему, и Галя ушла. Бригада начала разгрузку, чтобы через пятидневку перейти окончательно на монтаж литейного цеха.

Включенный, точно рубильником, в круговорот стройки, Авдентов с тех пор ни днем, ни ночью не знал покоя. Даже по ночам приходилось часто бывать на площадке. Неимоверное количество забот не задавило его, однако. От непрестанного напряжения (оно не сбывало, а нарастало с каждым днем) он утомлялся чрезвычайно. Но он строил, создавал, ему предоставлен простор для собственной инициативы. В кипучих буднях рождались ценности, которые подытоживала и принимала страна, — и это помогало ему забыть душевную свою невзгоду и побороть усталость.