Александр Патреев - Инженеры

— Он был один раз… я не знала… наоборот, я сказала ему, настаивала, чтобы не ходил и не звонил, — оправдывалась Мария, как умела, застигнутая почти врасплох.

— Ты мне скажи, — настойчиво добивался муж, — что тебе надо еще?.. Чего ты ищешь?

— Мне ничего не нужно больше, но я совершенно не виновата. — Ее слова не убеждали его нисколько, и недоверчивый, гневный взгляд впился в ее горящее лицо. — Ни в чем решительно!.. И меня поражает, что ты…

— Почему продолжается? — повторил он требовательно. — Мне это мешает работать… вредит, понимаешь?.. Мне больно, наконец! — Насильно заставил он себя вымолвить это слово. — Я хочу жить спокойно и ничего другого не знать, не слышать. — Он совсем не то хотел сказать, но остановил себя вовремя, убоявшись того, что резкие слова еще хуже осложнят положение. — Сделай так, чтобы не ходили в дом, не звонили по телефону. Прекрати всякие встречи. Не я, в конце концов, а ты виновата, что допускаешь такие отношения!..

— Какие отношения? Даю тебе честное слово, — клялась она, — у меня с ним ничего нет.

Бурное проявление ревности перепугало ее, — она смотрела ему в лицо — гневное, жесткое, и вдруг почувствовала, что он скажет сейчас то неминуемое слово, за которым произойдет разрыв.

— Не верю! ты лжешь мне: он был у тебя два раза, — произнес Дынников, точно хотел ударить этой фразой.

Мария поднялась со стула, ее больно оскорбили эти слова и особенно тон, каким они сказаны… Значит, Борис никогда ей не верил?.. Как он мог тогда жить с нею!.. И, подумав так, она почувствовала, что все отношения их пропитаны были постоянной ложью, и не могла уже мириться дальше с таким положением. Вся выпрямившись, побледнев, она высказала все, что в ней накипело за эти дни, и уже не боялась последствий:

— Да, он был два раза… Я не могла тебе сказать об этом сразу… Испугалась почему-то. Впрочем, это и не касалось тебя…

— Как, то есть?

— А так, не касалось!.. Но почему ты ставишь такие условия: никого не пускать в дом, прекратить всякие встречи? я должна запереть себя?.. почему ты приказываешь по-хозяйски?.. Следишь, чтобы я не свихнулась, не обманывала тебя, и ставишь условия… Я тебя никогда не обманывала! Ты думаешь, что я такой слабый и плохой человек… Почему? Я такой же самостоятельный человек, как и ты: я работаю, учусь, я верю тебе, — но я хочу, чтобы и ты мне верил!.. А ты дуешься на меня, следишь, ревнуешь, злишься, подозреваешь… Нельзя же так жить!.. Пойми это!.. Это унизительно… Я пробовала несколько раз заговорить с тобой… вчера тоже… ты отвернулся и ушел в кабинет. Нельзя так жить! — повторила она. — Надо разойтись… Я лучше уйду тогда.

— Куда? К Авдентову? — взглянул он быстро и злобно.

Мария подумала сперва, потом ответила решительно:

— Нет… Теперь я сумею и одна жить… Не заплутаюсь, с дороги не собьюсь.

— Но он звал тебя?..

— Да, звал… и очень усиленно… К нему мне возвращаться не к чему… Все порвалось давно, и чинить не стоит… Можешь не верить, но это — так!..

Пораженный ее решимостью и чувствуя, что она не лжет, что во всем искренна и безусловно права, встав впервые на защиту своей свободы, — он долго молчал, не решаясь сказать что-то.

— Ну говори, говори все! — закричала она вне себя от страха и мучительного нетерпения. Из глаз у ней покатились слезы. — Ты хочешь развода?..

— Нет, я не о том. — Болезненная гримаса исказила его черты. — Я хочу верить тебе, но… почему же присылают мне вот эти письма? — И брезгливо сжав губы, бросил к ней на стол письмо. — Первое я не показал тебе… это второе.

Мария, побледнев, схватила дрожащей рукой пожелтевший листок бумаги, исписанный крупным почерком, — не иначе с месяц валялась анонимка в чьем-то грязном кармане перед тем, как попасть в почтовый ящик…

«Многоуважаемый т. Дынников.

По себе знаю, как неприятно мужу узнать о жене что-нибудь постыдное, но лучше поздно узнать, чем оставаться в неизвестности насчет угрозы, которая угрожает вам — честному человеку с большим положением. Мне, понимаете, стало вас жаль и стыдно за вашу жену, о которой ходят очень, я бы сказал, нехорошие слухи. Случайно я шел лесом от реки и увидал ее с Авдентовым. Она стояла с желтым портфелем, а он, понимаете ли, еще лежал на траве, потом вскочил тоже. Может, ничего такого не было, но если кроме меня еще кто-нибудь видел, то получится очень, я бы сказал, некрасиво. Злословить начнут. Я долго собирался по-товарищески уведомить вас, да за делами позабывал все.

Про Авдентова тоже плохие слухи, — он систематически пьянствует и дружит с опороченным человеком — Гайтсманом. Это к вашей жене имеет отношение только косвенное, но в общем репутацию и вам портит.

Пылая гневом, Мария рвала на мелкие клочья эту мерзкую бумажонку, тратя последние силы, и, упав на колени, ткнулась головой в подушку на диване и затряслась в плаче:

— Это клевета… пойми, пойми меня! — подняла она заплаканное лицо.

— Ты не лжешь мне, Мария? — Голос его стал глуше, а глаза пронзительнее. — Скажи правду, не унижай себя!..

— Клянусь, честное слово! У меня нет к нему ничего. Я расскажу все, как было, только пойми…

И она откровенно, как перед совестью своей, начала рассказывать, как произошла на поляне встреча и о чем говорили они, когда Авдентов приходил к ней на дом.

Борис Сергеевич, унимая в себе яростную ненависть к этому неизвестному человеку, кто выбрал клевету своей профессией (о Макаре Подшибихине пока не догадался он), уже раскаивался, что дал жене прочесть анонимку; нелепой казалась причина, заставившая напрасно страдать их обоих. Он уже стыдился своей ревности, проявившейся в такой резкой форме.

— Ты меня прости, — сказал он, подходя к ней. — Я устал, понервничал, и вот…

— Нет, я виновата сама. Я и себя и тебя только мучаю… Я не умею жить. — За окном раздался гудок автомобиля. — Иди, тебе пора ехать. — Ей было безмерно тяжело остаться одной после всего, что произошло сейчас, но она добровольно принимала и эту муку, будто хотела наказать себя.

Он позабыл, что пора уходить ему, — шофер опять давал позывные сигналы. Дождь хлестал в стекла, выли деревья за стеной, и холод темной ночи сочился в комнаты. Подойдя к окну, Борис с минуту вглядывался в этот мрак, поджидавший его за порогом, — и не знал, как подойти к Марии.

— Может быть, тебе скучно? — спрашивал он уже растроганно, желая помочь ей в чем-то. — Ты скажи мне… Ну скажи, я пойму ведь. — Он сел на диван, положив за спину подушку, и звал Марию к себе. Она подошла. — Ты знаешь, какая у нас горячка… Во мне все гудит… Кажется, случись еще что-нибудь у нас в семье или вообще, иногда — взорвется…

— Я знаю, тебе очень трудно. Я бы сделала все, но ведь сам знаешь… Ну чем я тебе помогу?.. Не езди сегодня, отдохни. Ты ведь шесть ночей не спал?.. Неужели все и дальше будет так?