Виктор Лихоносов - Когда же мы встретимся?

— У меня всего ничего, — смутился Егорка и полез в карман. — Вот все, что с собой. На, — подал Егорка.

— Сойдет. На рубль крышу не построишь, говорит великий русский народ, а для калеки ба-альшая помощь! Чадо! Ты меня спас. Пиши.

В 22.00 в хорошем настроении пришли они с Никитой на Казанский вокзал. Никита купил «Вечерку», почитал вслух четвертую рекламную страницу. Много соблазнов сулила Москва, но жалеть было поздно. Когда-нибудь.

— А вон там кофе пили втроем, помнишь? — показал Никита на высокие столики.

— Ага, — сказал Егорка, думая о своем. — И кто только не едет! Вся Россия, наверно, прошла через этот вокзал. Чувствую дорогу, начинается.

— Обниматься готов?

— Точно. Люблю всех. С ребятами в студии хорошо простился. На улице Ямщикова встретил вчера, не забыл он меня. «Никого не слушайте, — говорит, — тяните свое! Сперва сберечь в себе, а потом донести». Только простились — Рыжова идет. Я на нее уставился, улыбнулась.

— Познакомился?

— С чего бы. Да, Лизе-то позвонить.

— Пойди, — неохотно сказал Никита и вынул из кошелька пятнадцать копеек. — На. Только не балуй ее.

«Что бы сказать ей на прощанье? — думал Егорка, бросая в щелочку монету. — «Это ты? А это я». Пожелать ей что-нибудь». Щелкнуло, и монетка упала.

— Да!

— Лизу, пожалуйста.

— Вы не туда попали!

Трубку бросили, будто плюнули ему в лицо. Нет, он набирал номер правильно, почти вслух повторяя цифры. И по голосу он сразу узнал того, кто подходил к телефону. Но что уж прятаться было, зачем?

— Еще! — открыл дверцу Егорка и протянул руку.

— Что, проглотил? — спросил Никита. — Смотри, сам не подавись.

— Уже.

— Поторопись.

— Одну минуту.

Даже перед Никитой стало стыдно. Неужели, неужели все правда? Он тихо просунул монетку, снял трубку, медленно совал палец в дырочки. На этот раз послышался ее голос.

— Ты-ы? Как я рада!

Так она говорила всегда, и всегда ему было приятно. А если и осенью кто-то стоял за ее спиной в те минуты, когда она ворковала с Егоркой?

— Ты уже на Казанском?

Егорка все молчал.

— Никита с тобой? Я только что вошла, и ты звонишь. Как жалко, что меня нет с вами. Скажи мне что-нибудь…

— До свидания… — сказал наконец Егорка.

— До скорого?

Но он уже не слышал.

— Владька у нее!

— Ничего, — сказал Никита. — Артисту иногда полезно остаться в дураках. В Кургане будет чудесное пиво. Я куплю тебе десять бутылок.

Из-за метелей на Урале поезд «Сибиряк» пришел о опозданием, утром.

На левом берегу Оби, в Кривощекове, летел редкий снежок, по взгорью знакомо лежали в белизне улицы. Сверху спускались к станции трамваи-одновагончики. Десятка ходила в Бугринскую рощу, шестерка через мост к оперному театру, восьмерка на южный поселок. За полгода ничто не нарушилось. Это еще было его Кривощеково.

Город почти со дня основания был велик, и отрезанное рекой Кривощеково тянулось от берега к западу на пятнадцать километров. Во время молодости деда Александра оно было селом, а нынче уже кладбище вынесли к Верх-Туле. Здесь у жителей накапливалась постепенно своя гордость, добивались славы заводы, и дети вырастали в знаменитых все больше отсюда. Весною лились с возвышения в реку и на болото мутные ручьи, под апрельским солнцем сверкала серебристыми островками округа. Но что лучше сибирской зимы? Каникулы, и вон на пустоши за базаром видна елка. Здравствуй, Кривощеково! Прими ненадолго!

Не успел Егорка подойти к трамвайной остановке, как его позвали. Егорка оглянулся. Библиотекарь Алиса Евгеньевна подлетела к нему, обняла, прижалась своей плоской грудью.

— Здравствуй, Егорка, как я рада! Боже мой, ты на каникулы? Какой ты импоза-антный, — произнесла она в нос, — красивый и возмужал, господи!

Егорка улыбался и молчал. Если бы и хотел, он бы ни за что не переговорил Алису Евгеньевну. В свои сорок пять лет она славилась темпераментом восторженной девочки-театралки, книжницы, была всегда громкой, любопытной до новостей. Жить без преувеличений и поклонений талантам (имевшим, конечно, успех) она не могла. У нее не было мужа, и казалось, он ей и не нужен, она вся растворялась в дочери, в чужих способных детях и в том великолепии, которое нес выдуманный мир театра, кино, книг. Она тоже провожала друзей прошлым летом на запад и за полгода соскучилась. Димка вернулся ни с чем, а Егорку она ждала как героя.

— Кого-нибудь видел? — трясла она его за руку с нет терпением, затягиваясь по-мужски папиросой. — Жерар Филип у вас был? Дани Робен? Даниэль Дарье? Я семь раз смотрела «Красное и черное». Ах, какой гений Жерар Филип! Все-таки молодцы они, наши ни черта не умеют ставить классику.

— Жан Вилар приходил к нам в студию, — сказал Егорка.

— Я читала в «Культурке» его статью — умница. Не робок, как наши. Что он рассказывал?

— О своем национальном театре. Учил дерзости.

— Молодец! Это важно. Какой он? Высокий, импозантный, да?

— Хорош. Умный.

— К нам приезжал сюда Николай Симонов, изумительный Федя Протасов! Седой, патриарх, красавец. Я водила всех наших. Дима был, бедный мальчик, он так переживает свою неудачу. Мы непременно соберемся у меня, на высшем уровне.

— Вы давно его видели?

— Он бывает у меня каждую неделю в читальном зале. Он читает мне твои письма, но с пропусками. Я очень, очень рада за тебя! Ты прославишь наше Кривощеково. Вы были замечательные мальчишки, вспомни вечера в семьдесят третьей школе. Как вы играли «Лес» Островского, «Баню»! Из драмы путешествия ночью, ты не забыл, еще не зазнался? Шучу, шучу. Я простыла, но ты меня вылечил. Ты был в Малом, как там Ямщиков? Пропусти трамвай, успеешь.

— Я осенью был у него на даче.

— Вот об этом и расскажешь! Какой он стал? Неужели правда у него роман с…? У него прелестная жена, дочь.

— Не знаю. Я был случайно вечером. Романсы там пели, а я страдал, влюбился.

— Тоже роман? Прекрасно! Это прекрасно, Егорка, влюбиться, пусть она не ответит, ты все равно выигрываешь. Ты, как и в школе, пользуешься, надеюсь, успехом?

— Страдаю.

— Полно, полно. Вас все любили. Мы соберемся, девочки будут рады.

— Валя Сурикова здесь?

— По-моему, нет. Она куда-то уезжала, потом приехала, опять не видно. В институт не поступила. Ей закружили голову мальчики. Разве она тебе нравилась?

— Мы были влюблены в нее с Никитой еще в шестом классе, — сказал с улыбкой Егорка.

— Для меня новость! А Никита приехал?

— Он сошел на Горской.

— Я приглашаю вас, жду, у меня будет грузинское вино, мы соберемся на высшем уровне.

Егорка улыбался. Алиса Евгеньевна не изменилась и в словечках, в этом подчеркивании особой значимости своих приближенных. Приятные, талантливые люди как бы поднимали ее. Из года в год создавала она себе любимцев из маленьких школьников, они росли, получали аттестаты, уезжали и, навещая родину, заходили к ней уже большими, познавшими жизнь. Она сейчас побежит к себе на второй этаж, позвонит и разнесет весть о приезде друзей, наболтает о Москве и актерах множество историй, о которых Егорка ей не рассказывал. Эта слабость прощалась ей.