Виктор Лихоносов - Люблю тебя светло [сборник]

Да разве писатель я?!

В те минуты, когда дождь стихал, я видел за озером, у края леса, знакомую фигуру учителя и девичью косынку. О чем они там говорили? О чем здесь думают люди? Кажутся они на этих тропах замечательно чуткими, готовыми разделить с гением все порывы, но так ли? Откуда мы знаем! Однако кое-что заметно. Раз как-то наблюдал я в Святых Горах за красивой молодой парой. Наступал вечер, они уже кругом побывали, и пора было уезжать. Жена в белой кофточке взглядывала на прощание на окрестности, и довольные ее, неусталые глаза и мягкая, умиротворенным мыслям отвечающая улыбка как бы излучали, что все это хорошо, очень мило и интересно, но у каждого свое счастье. Конечно, спасибо Пушкину, конечно, он гений, и его, бедного, так злодейски убили, но что же?! Не плакать же! Они, слава богу, всласть подышали сосновым воздухом, оставляя машину в отведенных местах, даже отлучаясь глубоко в лес, где было особенно дивно вдвоем, где опалило их свежим чувством друг к другу. Теперь в самый раз трогаться дальше. Она села в машину, и ей стало еще удобнее, потому что другие пошли в гостиницу, чтобы назавтра подняться чуть свет, занимать очередь в кассу и наконец медленно, в духоте, достигать Пскова. Они же с мужем поедут полем, по гладкой дороге, одни, обгоняя туристские автобусы, и опять как-то счастливее и удобнее станет на душе от накопленного преимущества, оттого, что никто не мешает болтать о пустяках, думать, глядеть через широкое стекло на скромные, но живописные по горушкам псковские деревеньки, порою манящие пожить в них неделю. И можно закрыть глаза, и перенести себя к речке, и в тишине, в страстной потаенности темного простора, проникаться любовью ко всему на свете, к этому краю, к какой-нибудь тетушке с ее вечными крестьянскими хлопотами, с ее забавной цокающей речью и обиходом, милым еще потому, что ты ведь не будешь жить с ней, ты просто помечтала о том. Вы не угадывали кое в ком все ту же барскую беспечность? В святых местах она оскорбительна вдвойне.

Посветлело, и две фигурки побежали дальней стороной озера к мостику через Сороть, потом на горку, к воротцам усадьбы. Капли еще реденько кропили мокрую дорожку. Я обождал. Выпросталось из туч солнышко, и я тоже поспешил к домику няни. На крыльце, у раскрытой двери в темные сени, стояли три седенькие сестры. Через загородку сгибался и заглядывал в светелку Родионовны учитель.

Теперь я рассмотрел его спутницу Люду.

Она была хороша, совсем молода, почти ученица. Можно взять ее за руку, водить за собой и что-нибудь ей рассказывать, и она будет прилежно слушать, восхищаться вашими знаниями и опытом. Лицо ее было чуть кругловато, глаза будто спрашивали, нравится ли она в таком виде — мокрехонька, с опавшей прической. Не скажу, какой она красовалась вблизи час назад, но дождь ее не испортил. Напротив: луковичная кожа мерцала, губы раскрылись. Капли еще стекали с ее волос к голубым глазам, к носу, и она их сдувала. И что-то произошло за час между ними, они не были совсем чужими.

Три сестры, очевидно, спорили до меня.

— Лучше было забыть, и всё забыли… Куда все ушло? — развела руками старшая.

Внезапно мне захотелось войти к ним в доверие и услыхать то, что они вспоминают втроем. Но как было надеяться!

Учитель как будто ни на кого не глядел и никого не слышал. Глаза его, точно напуганные, были так выразительны, что можно бы угадать, о чем он думает.

— В Тригорском лучше! — сказал он Люде.

— Да? — обрадовался я. — Мне тоже Тригорское ближе.

— Вам тоже? — обернулся он ко мне.

— Вы откуда?

— Из Сибири я, — сказал он как-то кисло. — Вы первый раз?

— Третий.

Он цокнул с завистью языком и глянул на меня очень внимательно: кто я?

— Вот завтра уеду и целую зиму буду вспоминать. Да всю жизнь! У вас не бывает тоски?

— Какой?

Лицо его болезненно изменилось, он щелкал пальцами, как бы помогая мыслям излиться точнее.

— Вот сидишь там, в своей дыре, и как найдет! Тоска по большому, правдивому, богатыря ждешь. Ослепил бы кто!

— Я в юности мечтал, а когда первый раз увидел такого — испугался, хотел убежать.

— Вы поэт?

— Нет, нет… — замялся я.

— Не может быть сейчас Пушкина.

— Почему?

Он опять сморщился и пощелкал пальцами.

— Гм! — хмыкнул с иронией. — Все потому же. Вы заметили, сейчас тот поэт славится, который выворачивает белье наизнанку. Ни правды, ни чувства гармонии. Вообще никакого чувства… Ана-ализ, расщепление!

Сестры незаметно слушали его. Таня соглашалась с учителем, Маша про себя что-то добавляла, рассекречивала, Соня помалкивала. Учитель, напряженно морщась, продолжал говорить с собой.

Люда звала его в Петровское. Он рассеянно кивнул мне и пошел сперва по песчаной мокрой дорожке двора к крыльцу музея. Через полчаса я глядел на них с мостика через Сороть. Они шли в Петровское. Люда была впереди. Она шла сонно, словно ждала, чтобы ее тихо окликнули, и была бы рада, если бы ее взяли за руку и сказали что-нибудь ласковое ее сердцу, потому что сердце никогда не забывает о себе. Три сестры, отставая, мерно покачивая сумочками, шли со склоненными головами по той же тропинке за ними…

На четвертые сутки, перед самым домом, бесконечно далеким казался учителю день в Пушкинском заповеднике. Сказка, сон? Уже неслись за окном сибирские березы, и тревожнее думалось о родных: как там они, в деревенском доме?

К ночи он шел по ровному полю в свой лесной угол; в портфеле вместо наказанного женой декоративного браслета он вез «Русский вестник», книги, несколько листьев, еловых шишек да ключ-сувенир от города Пскова. Незаметно наполнялась светом луна, и учитель думал, что она точно такая же сейчас и в Тригорском, и в Святых Горах над рестораном «Витязь», где он сидел с Людой именно в этот час. Чуть раньше стоял он у большого камня на развилке, смотрел вниз, на заволоченную вдали пышной зеленью осиповскую усадьбу. Прощался.

«Направо пойдешь, — читали они вслух надпись на камне, — в Михайловское придешь, прямо пойдешь — в Тригорское попадешь».

— Так и кажется, — сказал он Люде, — что барышни сидят там в столовой с раскрытыми окнами и пьют чай. А?

— Оставайтесь. Еще один день, что вам?

— Не могу. Если бы я жил один!

— Успеем мы в «Витязь»?

— Вы устали?

— Нет, — сказала она. — Но хочу посидеть.

— Вина выпьете?

— Да-а, — с радостью призналась она. — А вы?

— Пива!

В ресторане учитель молчал.

— О чем вы думаете, думаете? — спросила Люда.

— Так… — пошевелился учитель, убрал со стола локоть. — Извините…

— А я не обижаюсь! Иногда люди молчат, но не думают, и с ними тяжело. А вы думаете, я смотрю на вас, но не могу отгадать.