Михаил Лоскутов - Немного в сторону

— Здравствуйте, господа мальчики, — сказал он. — Интересно, откуда вас взялась такая акционерная компания? Что это за такое общее собрание тут у вас происходит?

В руках он держал палку с костяной ручкой. Мы с испугом посмотрели на нее. Никто из нас не смог объяснить папе происходящего; это было бы слишком сложно. Но тут из соседней комнаты выскочила Мишина мама.

— Это он! Вот! Что такое теперь дети! Мы ему не родители, а мелкие буржуи. Они пришли к нему в гости! — кричала она, хватая воздух руками перед самым лицом папы.

— Ну, ну, хорошо, — сказал старый Блиндер осторожным голосом. — Ведь, я надеюсь, они не подожгли нашу квартиру или не зарезали тут кого-нибудь?

— Как ты можешь говорить так?! — закричала старуха. — Ты мне скажи, куда идут теперь наши дети? Скажи, что все это такое? Скажи, что это будет дальше?

Блиндер сел за стол и вытер платком лицо.

— Я не знаю, что будет дальше. Я ничего не знаю. Теперь все перевернулось. Кто мне скажет, будем ли мы, Роза, с тобою завтра живы? Будет ли наш сын играть на скрипке? Все поползло, Роза.

— Ты не отец! — закричала Роза. — Сын растет безбожником. Кто даст ему дорогу? Эти вот мальчики?

— Я тоже был мальчиком, — сказал старый Блиндер. — Мне приятелей не выбирала моя мама. Тут ты ничего не можешь поделать. Не порти мне кровь, ее осталось и так мало.

Мишина мама здесь еще раз всплеснула руками и вдруг залилась слезами. Она стала кричать на папу и причитать о том, что жизнь у них плоха и папа безумен, а сын их разбойник с большой дороги. Старый Блиндер вскочил и тоже начал кричать, бегая по комнате. Мама схватила тот самый подсвечник и теперь уже сама бросила его на пол, папа стучал палкой об пол. Миша же швырнул скрипку на пианино и, бледный, прошагал через комнату, позвав за собою нас. Мы вышли на улицу.

Теперь кончились мечты о приличной жизни. С грустью посмотрели мы на свои чистые рубашки.

Но мы вспомнили, что у нас есть баня.

— Это ничего, — сказал Миша, кивая головой на свою квартиру и пытаясь казаться спокойным. — Вы не обращайте на них никакого внимания. Они отсталые беспартийные люди.

— Конечно, ничего, — сказали мы ему ободряюще. Кто-то даже попытался шутливо заметить насчет уха: все-таки Мише досталось; но это только смешно, нам попадало еще сильнее. Мы все засмеялись и подтвердили, что, конечно, нам влетало еще не так.

— Конечно, смешно, — рассмеялся и Миша. — А насчет уха — так мне совсем не было больно. Ни капельки, это ерунда. Я даже сам нарочно очень часто дергаю себя за уши, ничего…

— Для чего же это сам? — удивился было Ежик, но остальные зацыкали на него, говоря, что совершенно понятно, для чего. Хотя, по совести, это было и не совсем правдиво.

— Ясно, для чего. Нужно привыкать, — сказал Миша. — Если будет больно от такой ерунды, то что же, когда меня ранят на фронте? Мне не больно. Вот каждый из вас может даже попробовать дернуть.

Мы понимали, что это он сейчас только придумал про уши, но мы по очереди дергали его за ухо, он смеялся, и оно стало красным, хотя мы и дергали очень почтительно. Все мы выказали удивление. Мы согласились, что нужно привыкать, так как все мы будем на фронте и, возможно, будем ранены. Это решилось уже как-то само собою. Настроение поднялось. Кто-то предложил даже сразу отправиться на фронт, но только никто не знал, как это делается.

Так мы, обсуждая и делясь проектами, шли, убыстряя шаг, в конец нашей улицы. Прежде всего мы решили устроить собрание. Мы уже знали, что такое собрание и что без них нельзя начать никакого порядочного дела.

Так пришли мы к старой нашей бане. Раздвигая бурьян, мы вошли в нее, как в далекое прошлое; дорожка сюда успела за это время зарасти травою и подорожником. Все говорило о забвении. Тонкая паутина была натянута между верхушками репейника. Запах разлагающихся собак тянулся по ветру. В горячем воздухе дрожали стрекозы. Никто, кроме них, давно уже не посещал здешних мест. Время без нас постаралось состарить и еще больше разрушить наш дом. Только еще в начале лета мы искали здесь клады корсаров, а теперь уже нам было не до них. Нет, что там говорить, время бежало тогда слишком быстро для нас. Его гудки долетали со станции и звали нас, мы спешили за ним, боялись, что оно промчится мимо… Без сожаления перешагнули мы через труп капитана Фернандеса и вошли в баню.

Прежде всего мы выбрали президиум и все, что полагается в таких случаях.

— Товарищи! — произнес Миша слово, в первый раз прозвучавшее в нашей старой бане на Грызловке.

Уже наступил вечер, но мы еще слушали волнующие слова Миши. Грызловка была темна. За темными разбитыми окнами, без света, с коптилками, отсиживались люди. Время бежало. Вздыхая, наши матери бранили Советскую власть и по букварям ликбеза учились грамоте. «Мы не рабы. Рабы не мы» — было написано там крупными буквами на шершавой полукартонной бумаге. Из труб восходили к небу тайные дымки самогонных аппаратов. Булданов дрожащими руками считал падающие деньги. Спали нищие, спал горбун в клетчатых брюках, спал уже рядом с нами буйный бондарь Мотя; наполнившись самогонкой, он кричал во сне, проклинал и приветствовал комиссаров, рычал и плакал. Спал где-то солдат, ловивший когда-то курицу. Где? Может быть, убитый в гражданской войне, лежал, раскинув руки, где-нибудь на поле под Ростовом или Белой Церковью?.. В домике с «мезузе», за причудливыми занавесками, освещенном масляной плошкой, тихо металась тень старого Блиндера. Старик молился о поступлении сына в консерваторию, о судьбе выдающегося музыканта.

Доктор Каррабелиус был, разумеется, не только дрессировщиком собак и попугаев, но фокусником-иллюзионистом, чревовещателем, глотателем змей и много еще кем. Короче говоря, он умел делать все те таинственные и заманчивые вещи, которые, как известно, многие хотели бы делать, да, к сожалению, не умеют.

Он, например, мог протыкать булавкой язык и исчезать из сундука на глазах у публики. А кто не мечтал об этом?

В самом деле! Если еще с булавками туда-сюда, но уметь исчезать из сундука хотел, конечно, уж всякий.

Некоторые люди спокойно относятся к этому: не могут проткнуть свой язык, проглотить шпагу или сварить яичницу в шляпе — ну и ничего, живут и так. Конечно, сначала погорюют некоторое время, а потом и ничего.

Но были такие два мальчика, которые никак не могли свыкнуться с тем, что они не иллюзионисты. От досады они не могли спать по ночам. Во сне они глотали всякие тяжелые предметы, садились в сундук и летали в нем по воздуху, за ними гналась толпа; тогда они исчезали вместе с сундуком, и толпа останавливалась, пораженная. «Ах, какие мальчики, — говорила она, — ай да мальчики!»