Михаил Лоскутов - Немного в сторону

Все походило на рождественский рассказ, какие печатались в американских газетах. Два человека погибли в пустыне, так как у них не хватило запасов, чтобы вернуться назад, и еще меньше было надежды дойти до конца.

— Мы выпили последние пол-литра воды и отправились вперед. На седьмой день одна лошадь пала, другая, понурив голову, едва плелась сзади.

Мексиканец хныкал, пел рождественские псалмы, падал и хныкал. На восьмой день приближалось окончание двухдневного срока пребывания без воды, когда вдруг мы увидели благополучную концовку рождественского рассказа. На горизонте показалась палатка кентуккийца-фермера. Спотыкаясь, мы бросились к палатке. Мексиканец пел псалмы, которые перестали быть похожими на проклятья, а напоминали уже благодарственную песнь…

А вот и конец рождественского рассказа. Подойдя к палатке, молодой Цинзерлинг откидывает полог и вместе с лошадью входит внутрь. Ангел-избавитель появляется посреди палатки в виде огромного детины с свирепой рожей, с сигарой в зубах; он сидит и читает газету. Рядом с ним стоит ведро с такой изумительной водой, что лошадь ржет от восторга. Кентуккиец не подымает глаз.

— Что вам угодно? — спрашивает он, продолжая читать газету.

Цинзерлинг приподымает шляпу.

— Добрый день. Мы восемь дней скитались по пустыне и умираем от голода и жажды. Не будете ли вы добры указать, где мы сможем достать воды и немного пищи?

— Пожалуйста, — отвечает фермер, толстый собственник, владелец воды, сердито сдвигая губами сигару. — В шести километрах к востоку отсюда находится лавочка, где вы найдете все, что вам требуется.

Путники благодарят. Они джентльмены. Цинзерлинг берет лошадь под уздцы и ведет лошадь так, что она задевает ведро, — оно падает, и вода льется по палатке.

— Извините, — говорит Цинзерлинг, еще раз приподымает шляпу и уходит с лошадью на воздух, прочь из палатки. Проклятый кентуккиец!

Костер профессора догорел, угли зашипели под разливающимся кипятком, и профессор пошел готовить бульон, покинув рельефную карту. Мы увидели брошенные каналы и неосуществленные плотины, по которым бегали ящерицы. У наших ног сейчас лежала миниатюрная копия системы Узбоя, в то время как в ста саженях перед нами возвышались и уходили за горизонты настоящие обрывы сухих впадин, террасы и ямы, поросшие редкими кустами саксаула. Нам показались они сейчас такими же одинокими в пустыне, как их маленькая копия. На далеком обрыве чернела древняя сторожевая башня, покинутая столетия назад. Только стоя посреди пустыни, у бесконечных высохших рек, можно понять все огромное упорство людей, пытавшихся в дореволюционное время добиться оживления умершей страны. Нужно было поистине переделать весь мир и вызвать сначала к жизни какие-то иные силы, которые могли бы переделать этот желтый неподвижный океан. Эта работа была не по плечу ни армиям поручика Бековича, ни тщедушному российско-хивинскому ханству оазиса.

И поэтому вся дореволюционная работа профессора над Амударьей походила на само течение этой упрямой, но бессильной перед песками реки. Умиравшее, чахнувшее хозяйство оазиса требовало генеральной реконструкции реки. Река давала жизнь целой группе городов и районов. Но беднеющая страна, из которой высасывались последние соки, не только не могла мечтать об оживлении пустынь, но и сама была сплошным анахронизмом. В стране ездили на ослах и верблюдах. До ханства русские чиновники добирались по Амударье на туземных лодках в течение месяца, и казалось, что они ехали в средневековье. В степях свирепствовали тигры, а в городах и аулах — хивинские нукеры, забиравшие девушек для ханского гарема. Вершиной транспортной техники здесь была конная колесница, подаренная хану еще послами императрицы Елизаветы.

В это время в оазисе появился неугомонный человек с серыми глазами, на совсем необыкновенной колеснице. Первый автомобиль в Хорезмский оазис был привезен в 1914 году Владимиром Владимировичем Цинзерлингом. Это была машина старинной системы «Комник». Ученый решил из атрибутов ученой экспедиции выкинуть традиционного верблюда и заменить его бензиновым мотором. Он сел в огромный громыхающий кузов и поехал в нем прямо в святая святых Азии — в пустыню. Первый рейс был совершен из Туркуля в Шейх-Абаз-Вали. Когда рычащая колесница прибыла в глиняный восточный городишко, людские толпы облепили крыши и балконы домов, весь базар сорвался с места и побежал, как сумасшедший. Две женщины были раздавлены в толкотне. У профессора хранится сейчас пожелтевший снимок, на котором машина системы «Комник» в Шейх-Абаз-Вали окружена беснующейся толпой, готовой раздавить машину вместе с ученым и его проводником Баба.

В песках автомобиль буксовал. Тогда ученый придумал смелые рационализаторские мероприятия: он взял пилу и отпилил заднюю половину кузова для облегчения веса. Ездил он всюду со своим старым проводником, туркменом Баба. Когда автомобиль начинал буксовать, Баба вытаскивал тридцать метров плотной материи и расстилал их перед автомобилем, а ученый давал газ и влетал на бархан под неистовый гром, весь в облаках дыма.

Это был автопионер в пустыне. Одинокая машина металась по пустыням Хорезма в тщетной суете. Пустыни молчали. И совершенно так же, как на берегу Калифорнийского залива никто не дал усталым путешественникам глотка воды, так теперь на берегах Каспия и Арала никто не мог дать воды великим умершим рекам.

Со времени фотографического снимка в Шейх-Абаз-Вали прошло девятнадцать лет.

Командор дал сигнал и велел колонне автомобилей возвращаться назад. Перед нами стояла неприступная стена обрыва, уходящая к горизонту.

— Повторяется история у Бахия-де-Тавари, — засмеялся профессор. — Там мы бродили вдоль залива, не зная его очертаний. Здесь мы должны так же обогнуть берега неведомого северо-западного залива высохшего озера Сарыкамыш. Долго ли будет продолжаться это путешествие, никому не известно. Но нам нечего бояться. Мы великолепно технически вооружены, а сверхбаллоны легковых машин могут проходить везде, как по воздуху.

Командорская машина загудела; за ней последовали другие. Вой хриплых гудков поднялся над долиной, ударяясь в уступы каменной стены, стоявшей перед колонной.

Колонна спустилась обратно в Кунядарью и поднялась на противоположный берег.

Перед закатом солнца автомобили подошли вплотную к огромной отвесной стене Усть-Урта. Она поднималась на сто метров к небу и уходила вправо и влево к горизонту. Ничто не нарушало тишины скал. Только внизу два десятка крошечных машин ползли блестящими точками, обходя каменистые русла. Глубокие расщелины преграждали дорогу, сотнями черных змей они расходились от стены. Машины шагали через ямы, скрипя и охая, подпрыгивая и подбрасывая седоков к крышам тентов.