Андрей Меркулов - Крылья земли

Он, кстати, был сегодня пьян, по-настоящему пьян, потому что провалился в яму, когда шел к самолету, и пришлось нацедить ему стакан спирта.

— Попокатепетель, — поправил его истребитель.

— Вот этот самый… Попо… Катопопопудель… Вот на него играю! Вместо триллиона!

— Только без обману, — серьезно сказал «доктор», — и твоя доставка и все расходы твои. Сам будешь просить его продажи у мексиканского правительства, сам разберешь весь кратер по кускам и привезешь нам на самолете.

— Все сам сделаю! Давай ходи.

— Прошу бубней.

— Даем.

— Прошу червей. Главное — забрать своих.

— Ну, теперь посмотрим, чьи последние…

— У меня восьмерка крестей! — сказал Куркин.

— А старше уже и нет, значит — твои.

— Значит, опять мои. Вот не везет. Запиши мне опять шестнадцать… Вулкан под угрозой… Опять не отыграюсь…

— А кто видел своими глазами… — сказал в это время мрачный штурман.

— Если ты только скажешь про моржовый клык, я тебя под дождь отсюда вынесу, — пообещал Моркваши.

— Да я совсем не про то!

— Да бросьте, всем уже надоело, — сказал пилот с транспортной.

— Да я не про то совсем…

Мрачный штурман действительно решил сменить пластинку и рассказал о том, как он летал на Севере, — давно, еще когда там только стали ходить самолеты; и вот однажды он подломался и сел у чукотской яранги и сидел неделю, ожидая, когда доберется к нему помощь. И там даже не было дождя, а только снег, хоть ешь его с тоски, и груз тоже был самый срочный.

— Можно сказать, совсем утешил, — подвел итог его рассказу Моркваши. — Ты такие нудные факты нарочно вытаскиваешь?

Штурман обиделся и промолчал.

— Кончено дело, — сказал Куркин, считая, — пропал вулкан. Играю теперь на голову королевы Марго. Из-под земли достану.

— Голова в мешке вместе с возлюбленным, ее оттуда уже не вынешь, — сказал Никишин, который хорошо разбирался во всех вопросах относительно королевы Марго. Он сидел, рассматривая книгу вверх ногами: его очень интересовало, как делается переплет.

— Я не буду ничего рассказывать, если ты не веришь… — сказал мрачный штурман, обращаясь к Моркваши.

— Мало ли кто во что верит, — сердито сказал тот, — мне вот тоже не поверят, что я с тобой тут трое суток просидел… — Он посмотрел в окно. Рама разбухла и пахла сыростью. — А я сам тоже не поверю, что живой человек может тут сидеть три дня со срочным грузом и рассуждать себе спокойненько об умных вещах…

— А такие люди тоже есть, — сказал штурман.

— Только эти такие люди совсем не такие люди, — сказал Моркваши. — Я человек без нервов. Это все знают. По мне под окном пусть хоть волки воют, я засну — и все. Но только я не могу спокойно рассуждать, когда машина там стоит с грузом. Я без дела не могу. Уж лучше дурака валять, чтобы совсем не сбеситься. А такие люди есть, что им все это наплевать, они тебе разведут всякие высокие рассуждения, а под носом в это время хоть склад гори. Уж ты лучше давай про моржовую кость, я тебя теперь под дождь не вынесу.

— Давай закурим, — сказал штурман.

Они закурили, и было интересно видеть, как они всё ругались, а теперь вдруг стали вдвоем философствовать. И Моркваши этот даже сказал такую речь, какой от него еще никто не слышал ни на одном собрании.

Стало темно, и мы зажгли фонарь.

— У меня восемь взяток, редкий случай, ни разу еще не видел, чтоб так было, — сказал Куркин. Первый раз он выиграл наконец. Мы бросили карты и легли спать. Я был уверен, что завтра, если будет такая же погода, мы или все повесимся, или потащим свой груз пешком на себе. Засыпая, я слышал, как ветер летит по степи и бросает дождем в окно барака. Вот, говорят, под дождь хорошо спать. А я с тех пор думаю, что наоборот.

Ночью мы спали все же хорошо, потому что ночью дождь перестал. Чивилихин тоже не проснулся, хотя и говорил, что погоду чует во сне. Я проснулся первым и не мог понять, в чем дело, почему все как-то не так. И вдруг понял: в окно было видно небо, чуть голубеющее небо, вместо дождя, — чистое до самого горизонта. И солнце еще не встало, а степь только курилась утренним паром, и от земли легкий шел туман, но небо было чистым. Хорошо, что на этой площадке грунт был песчаный и за ночь он уже стал пригодным для взлета. Ребята тоже стали просыпаться, и мы вскочили сразу, быстро умылись холодной дождевой водой из бочки около сарая. Медведи наши даже обливались до пояса и фыркали от холода и растирали друг друга полотенцем — и до чего похожи были оба во всем, бывает же так! Мы сняли мокрые брезенты с моторов и быстро принялись за работу. А когда пошел первый мотор, до чего же хорошо было слушать, — совсем другое дело, они звучат не так в чистом воздухе, как под дождем! И вот уже пошли все моторы, и голоса перекликались вокруг самолетов, и все так хорошо слышалось в утренней степи, когда заря еще только встала; да и голоса у нас совсем уже другие были.

— Что, опять хорошей погоды не будет? — спросил Чивилихин у парня с аэродрома, когда тот подошел.

— Будет, будет, — отвечал, улыбаясь, парень. — Здесь хорошая погода чаще, чем плохая. Теперь все будет!

— Смотри, Куркин, с тебя мексиканский вулкан причитается, вот Степанов свидетель (Степанов — это была фамилия нашего Моркваши), — говорил пилот с транспортной машины моему бортмеханику.

— К чорту вулкан… — сказал Куркин. Ребята все торопились и работали как заводные. Всем хотелось скорей уйти отсюда.

А все-таки такое это дело тогда скучное было, что вот до сих пор никак не забуду, как нас на три дня прижало погодой… И как мы сидели там в степи, в бараке, под дождем, пока не обалдели совсем, потому что у каждого было срочное дело; а мы все сидели, и штурман ругался с Моркваши, истребитель стругал свои палки, Никишин вверх ногами читал «Королеву Марго», Чивилихин все спал, а мы все резались в карты, и Куркин проиграл триллион, а дождь все стучал по крыше, и в дверь заглядывал парень в плаще и говорил, что погоды не будет… Ну, и тоска была!

После уже я узнал, почему этот штурман все бубнил про моржовую кость; мы с ним встретились потом, и он мне все-таки рассказал. Он и тогда хотел нам про это дело рассказать, но Моркваши все его перебивал, и он решил, что рассказывать не стоит. С ним на Севере действительно когда-то такая история была: вез он с фактории моржовую кость — обычное дело, — но в этот раз самолет загорелся в воздухе, и он выскочил с парашютом, а парашют не раскрылся, и он летел полторы тысячи метров без парашюта и жив остался только потому, что попал в глубокий снег. Об этом тогда в газетах писали. С тех пор он и мрачным стал. Здорово его все-таки трахнуло. Но вот ведь и жив едва остался, а не ушел из авиации, все летает, это уж как у нас заведено… Охоту ничем не отшибешь… Если уж не попал в какую-нибудь совсем безнадежную историю, то так и летаешь до пенсии, если только дело это тебе действительно по душе…