Анастасия Зорич - Встречи... Разлуки...

Осадчий замолчал, стиснул зубы, подавляя гнев, охвативший его при воспоминании о том, что довелось ему увидеть и услышать.

— Он производил на меня впечатление спокойного, вежливого человека.

— Вежливого с вами, начальством, — усмехнулся Осадчий. — Но вы бы послушали, как он разговаривал с пожилой женщиной, инвалидом Отечественной войны, с молодым ученым, с работницей швейной фабрики.

— Почему бы в общественной приемной не дежурить депутатам? Если какой-либо сложный вопрос, тут же с кем-то из ваших помощников можно проконсультироваться, — сказала Елена Ивановна.

— А то что ж это такое? В таких стенах сидит деятель и грубит, хамит. Спросить его со всей партийной строгостью! — все не мог успокоиться Осадчий.

— Можете не сомневаться, товарищи, что у меня по этому вопросу такое же мнение. Будем разбираться, вас пригласим.

Осадчий кивнул, улыбнулся и встал:

— Вот теперь у нас все.

— Спасибо.

На улице Осадчий остановил такси и, усевшись рядом с Еленой Ивановной, сказал:

— А теперь к нам. Я давно обещал жене познакомить ее с вами.

Но Елена Ивановна поблагодарила, сказав, что непременно придет в гости в следующее же воскресенье. Впрочем, они ведь еще раньше должны встретиться, вместе пойти в обком.

— Не отпущу! Едем, жена намариновала баранины, шашлык обещала, — продолжал настаивать Осадчий.

Елена Ивановна так и не согласилась ехать. Нет, не в настроении она сегодня. Не уходило из сердца беспокойство. А дома, может быть, уже ждет письмо. Пусть открытка и только одно слово: здоров! Если б дети знали, как мало нужно матери, чтобы избавиться от гнетущей тяжести, от горьких раздумий.

Но ящик был пуст. Пуст, как и все эти недели. И вдруг — какая радость! — записка в замочной скважине:

«Вернетесь, обязательно зайдите. Женя».

Письмо! Заказное. Потому и задержалось в пути.

— Женя, милая, где оно? Где письмо?

— Пойдемте в комнату. Только прошу вас… — Соседка была взволнована.

— Что случилось?

Это Женя так. Не потому, что письмо. Да и как ей знать, что в нем.

— Вам телеграмма.

— От Васи? — беззвучно спросила Елена Ивановна. Она уже знала: пришла беда. И не могла, не хотела знать.

— Но, бога ради, возьмите себя в руки. Все, может быть, не так страшно. — Женя прикрыла дверь в детскую, явно оттягивая время.

— Дайте телеграмму! Где она? — Елена Ивановна почувствовала слабость, схватилась руками за стол.

— Не помню, куда ее положила… Сообщают, Вася… тяжело заболел. Я билет заказала на ночной самолет, — сбивчиво говорила Женя.

Елена Ивановна подняла на нее глаза, и такая мольба, такое страдание было в этом взгляде, что Женя умолкла. Она не могла отдать телеграмму, лежавшую на крышке пианино.

— Болен… — прошептала Елена Ивановна. Взгляд ее скользнул по столу, по буфетной полке, вот — на черной крышке.

Обеими руками она схватила бланк и сразу увидела слово, страшней которого не знает материнское сердце…

Капитан плотно пообедал и лег отдохнуть. Переход окончен. Погода отличная. После очистки корпуса «Иртыша» в доке скорость прибавилась почти на два узла. И, самое главное, судно сразу же поставили под разгрузку. Однако, каким бы благополучным ни был переход, в порту всегда чувствуешь потребность хорошенько отдохнуть, отоспаться, и не на узком диванчике, а в постели, приняв ванну и раздевшись.

Николай Степанович взял с полки над койкой последнюю Татьянину радиограмму. Милая, милая Танюша, как она сдержанна. Это потому, что глубоко уважает его. Все зашифровано: и имя, и чувства.

Виктор, передавая утром радиограмму, как-то странно усмехнулся. Догадался?

Д впрочем, догадался, нет ли, какое ему-то дело? Придраться никто не сможет. Жена и та пока что никаких претензий не предъявила и, судя по всему, вряд ли их предъявит. Все в полном порядке.

Проснулся Николай Степанович уже под вечер, бодрый, в отличном настроении. Он заканчивал свой туалет, когда раздались звонки с трапа: на судно прибыл гость! Когда же он увидел в дверях худощавую, в свисающем с плеч белом кителе фигуру капитана Каминского, обрадовался. Не часто случается, что в чужом порту встретишь доброго знакомого.

После взаимных приветствий и объяснений по поводу столь неожиданной встречи, оба капитана сели к столу. Маринка, которая подменяла ушедшую в город буфетчицу, проворно накрывала на стол.

Поговорили о рейсе, о том, кому куда идти и кто когда вышел из дому. Каминский возмущался, что ему уже в море переадресовали порт захода. Вот и очутился здесь, хотя для этого пришлось сделать лишних восемьсот миль.

— Вхожу в порт и вижу «Иртыш». А по моим расчетам, тебе бы еще топать и топать, — говорил Каминский.

— Ход приличный. И домой собираемся раньше срока прибыть.

— Ну, это как получится. Не загадывай. А нам еще долго ждать возвращения домой. С годами, знаешь, Николай Степанович, рейсы становятся какими-то длинными. Особенно если на берегу оставляешь молодую жену.

— Кого? — не понял Николай Степанович. Ему и в голову не приходило, что «молодой женой» можно назвать Томочку, которая на добрый десяток лет старше Елены.

— Жену оставляешь, а сам ходишь и ходишь по чужим портам.

Как Каминский подвел разговор к семейным делам Николая Степановича, последний даже не уловил, не успел отклонить этот разговор, а старый капитан уже без всякого стеснения выговаривал: как так можно, сказал, что Елена больна, а они с Томочкой встречают ее на другой день здоровехонькую. Ну поссорились, так нельзя же из-за этого убегать из дому. Сколько их, этих вечеров, которые моряк проводит с женой?

— Мало ли какие шероховатости в семье бывают, особенно, если по нескольку месяцев в разлуке. Сдержи себя, нелегко и ей всегда одной, всегда в тревоге, помирись, приласкай. Не можем им, как другие мужья, и по хозяйству помочь, и заботы разделить. На праздники одни. И домой иди одна.

— Если провожатый не найдется.

— Глупости это! Болтают. Есть, конечно, и среди морячек такие, что «провожатых» заводят. Да ведь не о них речь. Ну, хоть, уходя в рейс, извинился, вину загладил?

— А мы вообще расходимся, — выпалил Николай Степанович, но тут же спохватился и, досадуя на себя, добавил: — Надеюсь, это дальше моей каюты не пойдет?

— Расходитесь?! Ну-ну… — пробормотал Каминский и смущенно покашлял, словно ему случайно довелось узнать чужую не совсем приличную тайну.

Наступила долгая пауза. Наконец он, не глядя на Николая Степановича, проронил:

— Другую, значит, нашел?

— Почему же другую? — с досадой отозвался тот.

— Да потому, что без серьезной причины не оставляют таких, как твоя Леля. А причин иных, кроме новой дамы сердца, быть не может. Вот почему. — Каминский, кряхтя, полез в карман, извлек трубку, долго возился, набивая ее и, наконец, раскурил.