Анастасия Зорич - Встречи... Разлуки...

Она застонала, закрыла уши и все равно слышала опять эти удары земли в крышку гроба. Нет, этого не было! Не было! Она никуда отсюда не выйдет, пока не дождется, потому что не ждать невозможно. Не ждать, значит, не жить.

Только не заплакать… Заплакать, значит, поверить. Письмо от друга… «Да, да, ты прав. Самое необходимое в дорогу. А ведь она меня почти не знает. И моя мама была такой…»

Вася тогда сказал: мне очень нужно пятьдесят рублей…

Она его не поняла, оскорбила недоверием, хуже, чем Николай. «Мама, ты слышишь?! Это птицы!..» Мягкие влажные волосенки у ее щеки…

Прости меня, мой мальчик, прости…

Неужели утро? Утро, а его все нет. Через окно видна тропинка в горы. По этой тропинке он придет. Только заставить себя встать, подойти к окну. Она сразу увидит своего мальчика, как только он станет спускаться с горы.

Розовое небо… Яркая трава, и там… свежий холмик…

Она застонала от нестерпимой боли, повалившись на подоконник.

Татьяна медленно шла к больнице. Предстоит ночное дежурство, а она ни на минуту не смогла прилечь. Когда же, наконец, она навсегда покинет этот ненавистный дом?! Как обычно, и не вспомнишь, с чего началась ссора. Да и к чему вспоминать? Не стала она родной в родном доме. Всегда так было. Наверное, потому, что они с братом погодки, и как только он родился, ее отвезли к бабушке. Время было тяжелое, послевоенное, а Олежке нужен был особый уход. До десяти лет, пока бабушка была жива, Таня воспитывалась у нее, потом вернулась в семью чужим ребенком! Отец тогда уже не жил с матерью, уехал, обзавелся новой семьей. Наверное, еще и потому, что дочь была похожа на того человека, которого мать теперь люто ненавидела, жизнь в родительском доме для Тани стала невыносимой.

Только Нина жалела ее, утешала по-своему: а ты им не молчи, ты им назло, назло…

Татьяна не умела делать «назло». Она безропотно бегала по магазинам, убирала, помогала Олежке готовить уроки. Ничего этого в доме не замечали. Она не помнила ни ласки, которой мать щедро наделяла Олежку, ни внимания. Не называли ее ни Танюшей, ни Танечкой, только — Татьяной.

Иногда Татьяна представляла себе, что мама подходит, наклоняется к ней: «Танюша, уже солнышко на дворе…» Она бы крепко-крепко обняла маму за шею, прижалась бы к ее теплой щеке.

Но ничего этого не бывало.

С какой радостью шла она замуж за Тихона Семеновича, человека вдвое старше ее. Быть может, и не любила его. Но была глубоко признательна за внимание, за ласку и заботу.

А потом, после каждого визита матери — а та приходила ежедневно — его надутая физиономия. Встретился Алик. Веселый и безалаберный. Никаких претензий, никаких недовольств. И оказалось, что нет больше любви к Тихону Семеновичу.

Сделав большой крюк, Татьяна прошла к больнице парком и, совсем успокоившись, поднялась к себе в отделение. Передавая дежурство, доктор Жигулин сказал, что несколько часов назад к ним поступила больная Ярошенко.

Женщину доставили прямо из аэропорта. Ездила хоронить сына. Очевидно, психический ступор. Доставил ее в больницу сосед по дому. Он и летал за ней. Жигулин посмотрел на часы. Отец многочисленного семейства, он работал где-то еще и всегда боялся опоздать.

— Родственник привез больную?

— Я же сказал — сосед. Вот тут фамилия: Хохлов, Владимир Федорович. Говорит, с сыном больной был знаком. Тот, уезжая, заходил, просил присмотреть за матерью. Родственников нет. Боюсь, плохи ее дела. Лучше бы в психоневрологическую клинику отправить.

— Почему же привезли сюда?

— Работает в системе морского флота. Нашим детским комбинатом заведует.

— Вам и карты в руки, — улыбнулась Татьяна. — Вылечим, она вашего младшего к себе в детский сад определит.

— Уж вы скажете! Виталику только два месяца! — Жигулин расплылся в улыбке и тут же снова взглянул на часы. — Еще успею за Машенькой и Толей в школу забежать. Лучше, если не сами будут переходить улицу.

Сняв халат, Жигулин направился к дверям.

— Да, у этой Ярошенко тетрадь какая-то в руках. Не отдает. Заберите, когда о ней забудет. И все же лучше бы в клинику.

Татьяна узнала ее сразу. Узнала отзывчивую, милую, женщину, которую раньше видела в горсовете. Безучастное лицо не выражало ни горя, ни отчаяния, ни испуга — ничего. И пустые глаза. Глаза, которые недавно светились таким теплым участием. Истощение нервной системы. Не нужно быть большим специалистом, чтобы определить заболевание Ярошенко.

Сразу же пригласить психиатра, проконсультироваться с ним. Говорили, что в английском журнале была недавно статья о новом методе лечения. Поехать в мединститут, взять там журнал, на кафедре поговорить.

— Вы в больнице. Вы знаете, что вы в больнице? — Татьяна подошла к койке, на которой сгорбившись сидела больная.

Елена Ивановна не подняла головы, не изменилось похожее на маску лицо.

— Вы меня помните? Я приходила на прием. — Татьяна пыталась выяснить, полная ли у рольной потеря памяти или только частичная, и продолжала осторожно расспрашивать: — Где ваш муж?

Едва уловимая судорога пробежала по лицу. С усилием, словно не могла противиться какому-то внутреннему приказу, Елена Ивановна невнятно произнесла:

— Погиб… под Ленинградом.

Значит, не весь мозг поражен психической травмой. Еще есть надежда.

— А где дети? — тихо спросила Татьяна.

Продолжая смотреть в одну точку, больная снова с трудом выговорила:

— Он… придет… сын… — и прижала к груди клеенчатую тетрадь.

— Непременно, непременно придет, — успокоила больную Татьяна. — А сейчас сделаем вам инъекцию. Уснете. — Обернулась к сестре: — Димедрол.

Укола Елена Ивановна не почувствовала. Опять перестала она замечать доктора, сестру. Задремала после второго укола. Татьяна села рядом, с жалостью глядя в бескровное, исхудавшее лицо женщины, на широкую белую прядь волос над лбом.

Что ждет несчастную? Она может вообще не выздороветь, никогда не стать той, прежней, какой встретилась Татьяне несколько месяцев назад. Вероятно, повлияла на больную не только смерть сына, были, несомненно, еще и наслоения тяжелых переживаний, напряженная работа.

Татьяна наклонилась, попробовала осторожно взять у нее тетрадь. Но и в глубоком сне Елена Ивановна не разжимала рук.

На следующий день Татьяна не пошла домой, не пошла к Нине. Ненадолго прикорнула в сестерской. Утром говорила с главврачом, который настаивал на переводе Ярошенко в специальную больницу, потом консультировалась с психиатром — профессором областной клиники.

Профессор ее поддержал:

— Полечите. Забрать больную мы всегда успеем. Тем более, что судить о ее состоянии рано, и пока, повторяю, пока не вижу еще стойкого нарушения.