Ян Винецкий - Человек идет в гору

У выезда из деревни подводу нагнала мина. Со звоном рванулась земля. Анна упала навзничь… Ее закружило в бешеном водовороте и холодные сильные волны помчали на острые, как волчьи клыки, камни.

Анна хотела кричать, звать на помощь, но рот не открывался, сведенный судорогой…

Лунин-Кокарев увидел, что Ибрагимов по-своему построил технологический процесс сборки самолета. Вместо того, чтобы сначала подвешивать верхнее крыло, как это было указано в технологической карте, он, наоборот, прикреплял нижнее и затем по расчалке продвигал верхнее крыло.

— Ишь ты, на чем выиграть хочет! — проговорил Лунин-Кокарев и пошел в контору цеха. Вскоре он привел в ангар инженера-технолога.

— Поглядите, какую отсебятину порют: сзаду наперед машину собирают.

Инженер строго посмотрел на Ибрагимова.

— Вы почему технологию нарушаете? В технологической карте указано…

— Карту можно переписать, — сказал Ибрагимов, нахмурившись.

— А как быть, если рабочий вперед ушел, а карта ваша, товарищ инженер, его назад тащит? Неужто она икона? Можно рабочему критиковать технологическую карту или она написана на веки вечные? — вмешался один из «шплинтов».

— Карта подписана главным технологам завода! — многозначительно вставил Лунин-Кокарев.

— Технологическая карта — не икона, — сказал технолог. — Но самовольничать нельзя.

— В этом моя вина, — согласился Ибрагимов.

— Ну, расскажите, что же у вас получается, молодой человек? — спросил инженер.

— А то получается, что по моему методу вместо двух рабочих на подвеске верхнего крыла только один занят. Эта расчалка мне заменяет человека! — Ибрагимов ударил рукой, по расчалке. Она весело зазвенела, откликаясь на его движение.

Лунин-Кокарев удивился, как этот простой способ не мог ему раньше прийти в голову. Ведь тут нет ничего особенного.

«Вот тебе и «шплинты»! — воскликнул про себя Лунин-Кокарев. — Заносчив ты, брат! Задрал нос, ровно профессор какой… А тебе бы следовало присмотреться к Ибрагимову да перенять все подходящее».

Он боялся глянуть Ибрагимову в глаза.

— Технологическую карту перепишем. Выходит, действительно, устарела она, — сказал инженер, пожимая Ибрагимову руку.

Это было большой победой комсомольцев. С тех пор рабочих бригады Ибрагимова уже никто не называл «шплинтами».

С пуском конвейера завод почти удвоил выпуск самолетов. Напряжение возросло.

В последний день января внимание всего завода было приковано к сборочному цеху. Справится он с графиком, — можно докладывать наркому о выполнении месячного плана, не справится — соревнование завода за знамя Государственного Комитета Обороны будет сорвано.

Успех дела теперь решали две самые сильные бригады сборочного цеха — Лунина-Кокарева и Ибрагимова. Положение осложнялось еще тем, что неожиданно заболел один рабочий из бригады Ибрагимова и заменить его было некем.

Ибрагимов пел какую-то очень замысловатую татарскую песню; голос его то поднимался до очень высоких нот, то внезапно обрывался и доходил до полушопота, быстрые, нарастающие, подмывающие плясать мелодии сменялись протяжными, заунывными, точно он ехал по бескрайной степи и задумчиво тянул песню, глядя в звездное небо…

В бригаде знали, что если Ибрагимов запел, значит, работа в разгаре, ему теперь мешать нельзя. И действительно, руки его быстро переходили от одной детали к другой, кивком головы либо взглядом он поправлял своих товарищей, которые понимали все его движения.

Если гайка не наворачивалась или обнаруживалось, что неправильно пропущен в роликах трос, — голос Ибрагимова стихал, будто замирая, потом, исправив дело, Ибрагимов выводил такие мощные, торжествующие рулады, что работавший в другом конце ангара Лунин-Кокарев удивленно бросал:

— Ишь разобрало парня!

Во второй половине дня начальнику цеха стало ясно, что бригада Ибрагимова сборку самолета во-время не кончит. Из других бригад снять никого нельзя: все работали с полной нагрузкой.

Пока начальник цеха и секретарь парткома Гусев обдумывали, как выйти из создавшегося затруднения, в кабинет влетела (именно влетела) диспетчер Клава Петряева. Тоненькая, легкая и подвижная, она чем-то неуловимым напоминала птицу.

— Забавная новость! — сказала она, подбегая к столу. Потом, очутившись у окна и откинув назад голову, продолжала: — На самолете Ибрагимова работает… Ну, кто бы вы думали? — Петряева округлила свои искрящиеся смехом глаза: — Лунин-Кокарев! Честное слово!

Это было и впрямь невероятно. Между Луниным-Токаревым и Ибрагимовым шло соревнование за звание лучшего сборщика завода. Лунин-Кокарев пережил немало неприятных минут от поражений, которые из месяца в месяц постигали его бригаду.

И вот теперь, когда Лунин-Кокарев мог, наконец, победить своего соперника, получить большую премию и добиться удовлетворения своего оскорбленного самолюбия, он от всего этого отказался и пришел на помощи Ибрагимову.

— Молодец! — сказал Гусев восхищенно. — А мы его считали «человеком с причудами».

В кабинете директора Николай неожиданно встретил Тоню. В ее глазах он сразу прочел тревогу.

— Что случилось? — спросил Николай.

Мишин мягко взял его за плечи, подвел к столу.

— Тебе две бумаги…

Первая была телеграммой наркома авиационной промышленности, поздравляющей «Николая Петровича Бакшанова с высокой правительственной наградой — орденом Красной Звезды».

А вторая…

Три слова, как электрический разряд, вспыхнули в сознании.

Они сочились горем и болью…

«Анна»… «смертью храбрых…»

Николай закрыл своей большой рукой глаза. Губы его дрожали, будто он непрерывно что-то шептал.

— Николай, — проговорил директор тихо и мягко, словно боялся дотронуться даже голосом до его раны.

Он хотел продолжать, но умолк, поняв, что нет таких слов, которые были бы сейчас нужнее простого молчания.

Лето стояло ветреное, холодное. Со стороны Волги бежали беспорядочные толпы облаков, будто и они спасались от нового фашистского натиска. В кубанские степи, прорвав ростовские ворота, хлынули танковые и мотомеханизированные армии врага.

Газеты мужественно и строго говорили об опасности, призывали драться до последнего дыхания.

В городе был создан Комитет Обороны. Тысячи людей рыли укрепления в приволжских районах.

Великая русская река с глухим рокотом катила тяжелые волны. Казалось, будто сама ярость народа вскипала меж ее берегов.

Николай не помнил, как он жил это время. Анна погибла! Николай видал, как она собирала морщинки на переносье, как смеялась, забросив назад голову, слышал, как строго и заботливо выговаривала ему, что он давно не мыл голову или не застегнул пальто, когда выходил из дому.