Ян Винецкий - Человек идет в гору

Какой-то парнишка, взобравшись к самым стропилам стеклянной кровли, выждав, когда утихнет гул аплодисментов, тонким и чистым голосом крикнул:

— Даешь новое задание!

Раскаты грома снова понеслись по цеху. Многие, закинув назад головы, одобрительно махали руками парнишке, который теперь был словно обрызган весь солнцем.

Директор сошел с трибуны, сопровождаемый теплыми взглядами рабочих. Его любили за энергичную, веселую хватку в работе, за чуткое, по-русски щедрое на доброту сердце.

Сладковский зябко повел плечами. Трибуна, как лодка в тумане, проплыла перед глазами. Он снял очки и, вынув носовой платок, стал им медленно протирать запотевшие стекла. «Значит, комбайны. Со старым производством покончено…» — думал он, потерянно опустив плечи. Он до сих пор не верил. Даже получив с ростовского завода технологию производства самоходного комбайна, Сладковский надеялся, что этим будет заниматься какой-нибудь один цех, на худой конец, — филиал завода.

Теперь, после выступления Мишина, все прояснилось. Но в душе Сладковского бродили черные тучи: он привык к технологии самолетостроения, известной ему с институтской скамьи. И хотя жизнь и вносила каждый дань что-то новое, выдвигая свои требования перед ним, главным технологом, но он как-то приловчился обходить это новое, как обходят шумные и опасные перекрестки.

Зато когда Сладковский садился на старого, объезженного конька своего опыта, он чувствовал себя превосходно. Все было заранее разработано еще до него, технологические карты скреплены подписями и печатями предшественников и от него требовалось лишь утверждать отдельные усовершенствования, которые разрабатывали в цехах сами рабочие либо технологи его отдела.

Теперь же ему самому предстояло действовать в незнакомой области; да еще обеспечить освоение заводом машины в совершенно нереальные сроки.

А тут еще этот парторг технических отделов Бакшанов, который сует нос не в свое дело. Покажи ему технологические карты, да то ему в них не нравится, это не годится, там можно производственный цикл сократить, здесь надо взять поправку на передовой опыт — и точит, точит терпение Сладковского.

По существу, надо было разрабатывать новую технологию, и где-то глубоко в душе Сладковский был согласен с Бакшановым. Но какого это потребует от него напряжения! И кто знает, справится ли он, по силам ли ему будет задача? Нет, надо уходить, подобру-поздорову уходить!

— Слово имеет дед Ипат, — объявил секретарь парткома.

На трибуну медленно поднялся совершенно седой, с окладистой бородой и львиной гривой старик, одетый в темносинюю просторную толстовку и такие же брюки. Кто на заводе не знал этого старейшего рабочего!

Он вышел на пенсию еще в тридцать пятом году. Удил с внуками рыбу, зимой чинил соседям примусы, утюги, кастрюли.

Когда началась война, дед Ипат пришел к директору.

— Становь на работу, начальник.

— Ты же, Ипат Николаевич, ветеран труда. Заслужил отдых по всей законной форме, — ответил директор.

— Заслужил! — обозлился старик, — оттого и дела прошу, что заслужил. Гитлер на нашу родную власть топором замахнулся, а я буду на печке тараканов считать, да? Становь на работу, и кончен разговор!

С тех пор дядя Ипат снова заведывал инструментальной кладовой сборочного цеха и, несмотря на то, что ему исполнилось семьдесят девять лет, оставлять завод не желал.

— Вот восемьдесят годов отгрохаю, тогда уж, — говорил он, улыбаясь в усы.

Теперь, стоя на трибуне, дед Ипат мягко щурился, словно глядел на яркое солнце. Снежно-белая борода выстилала широкую грудь.

— Годов этак сорок тому назад я работал на Путиловском заводе в одном цеху с нашим Михайлой Иванычем Калининым. И вот подходит раз ко мне Михайло Иваныч, кладет руку на плечо:

— Эх, Ипат, толковый ты токарь, да плохой товарищ. Погляди, весь цех бросил работу — объявлена забастовка.

Оглянулся я — и впрямь: все рабочие станки повыключали. Ну, Ипат товарищей никогда не подводил, и хоть елозил в душе страх, как бы не отрыгнулось бедой наше своеволие, — бросил к дьяволу работу и я.

И вот, помню, собралися мы в углу цеха — неразговорчивые, злые. Обида душила нас. — хозяин вышвырнул на улицу две сотни рабочих, снизил и без того малые расценки.

Михайло Иваныч поогляделся, нет ли кого поблизости из начальства, и начал говорить. Голос у него был глухой, тихий, да только слышно нам было все. Каждое слово падало в душу, будто зерно в весеннюю землю.

Запамятовал я всю-то речь его. Сорок годов, как сорок ветров повыветрили многое, да помню я до сих пор такие его слова: капиталисты, мол, сделали труд тяжким бременем для человека, а придет пора, тогда, когда победит рабочая революция, — труд станет источником радости и счастья.

И вот гляжу я теперь на вас, дорогие мои, и думаю: сбылися слова золотые нашего Михайлы Иваныча. Красивым стал труд — гордым, счастливым, как полет сокола.

Так давайте же с новой силой ударим крыльями да наберем в труде большую высоту!

Секретарь обкома быстро поднялся с места и, подойдя к деду Ипату, долго тряс его руку.

А цех загудел от аплодисментов и приветливых восклицаний.

Потом выступил Николай Петрович, два часа тому назад прилетевший из Москвы.

— Я пришел на завод молодым инженером, — сказал он. — Рос вместе с заводом и, став главным конструктором, чувствую сыновнюю благодарность к коллективу, воспитавшему меня. Почему я говорю о себе, когда речь идет о новом, ответственном задании? — Он повернулся к Сладковскому, угадав в его улыбке внутреннюю издевку. — Потому, что думается мне, каждый из нас должен проверить себя, как перед боем. Мы, конструкторы и технологи, подобно саперам, прокладываем производству дорогу к наступлению. Уже получены чертежи и новая технология. Но должен сказать, товарищи, эта технология нас не может устроить, хотя Виктор Васильевич, — он снова метнул укоризненный взгляд в Сладковского, — и оберегает ее от нашего вмешательства.

«Ну, разумеется, во всем виноваты технологи. А о том, что врут чертежи, он молчит!» — негодовал Сладковский, но лицо его продолжало улыбаться.

— Технология эта рассчитана, я бы сказал, на холодную работу. Вот мы, коммунисты технических отделов, и поставили перед собой задачу — вышибить из нее этот холодок. И мы это сделаем вместе со всем коллективом завода. Все!

Булатов проводил Бакшанова внимательно-одобрительным взглядом. Потом его глаза залучились от ласковой улыбки: на трибуне стоял беленький, с детски-припухлыми губами паренек в синем, ладно пригнанном комбинезоне.

Все узнали в нем давешнего парнишку, который забрался высоко на стропила и оттуда подавал свой звонкий, как у жаворонка, голос.