Ян Винецкий - Человек идет в гору

— Найдем, — сказал Мишин, снисходительно улыбнувшись, будто речь шла о предмете до того незначительном, что не стоило тратить время на его обсуждение.

Потап Дмитриевич растроганно заморгал глазами.

— Перейдем ко второму вопросу, — продолжал Мишин. — Простите, товарищ полковник, за вторжение, так сказать, в вашу личную жизнь. Но раз уж вы вторглись в мой дом, — терпите.

— Ну-ну, — ответил Чардынцев. — После того стремительного успеха, что мы с Потапом Дмитриевичем сейчас одержали, нас трудно чем-либо огорчить.

Ему понравилось непроходящее веселое выражение в темнокарих глазах Мишина.

— Вы вышли в отставку по болезни?

— Да. Вернее будет сказать, что меня вывели. Сам не ушел бы.

— И теперь поедете лечиться?

Чардынцев утвердительно кивнул головой.

— Простите, куда именно?

— Советуют в Сочи…

— А потом?

— Что потом? — не понял Чардынцев.

— А потом что делать станете?

Чардынцев отвел взгляд.

— Простите, Алексей Степанович, — звонким, на высокой ноте голосом проговорила Анна. — Простите, но мне кажется, что вы слишком болезненно восприняли свою неудачу!

— И вы в агрессоры? — пытался пошутить Чардынцев, но лицо его было бледным и строгим.

— Чардынцев в отставке! — продолжала Анна, не сводя с него осуждающего взгляда. — Мне, знавшую его несгибаемым, кремневым в самые тяжкие годы испытаний, — не хочется верить.

— Ой-ой, это уже напоминает некролог, — мрачно усмехнулся Чардынцев.

— В этом виноваты вы сами! — уже гневно бросила Анна.

Он туго провел рукой по волосам, медленно ответил:

— Вы правы. Я слишком долго переживаю свою боль. Это не делает, конечно, мне чести.

— Узнаю своего командира дивизии, — облегченно вздохнула Анна.

— А что молчит наш директор? Или он собирает данные об уязвимых местах противника? — заметно повеселев, спросил Чардынцев.

— Вы не ответили на мой вопрос, Алексей Степанович. Что вы намерены делать после курорта?

— Жить.

— То-есть?

Чардынцев встал. В груди резко кольнуло, но он, подавляя боль, громко ответил:

— Работать, дорогой товарищ директор. Работать! В этом ведь вся прелесть жизни, не так ли?

— В таком случае, прошу садиться. У меня есть деловое предложение. — Мишин подошел к Чардынцеву, с ласковой силой усадил его на стул. — Алексей Степанович! Оставайтесь у меня на заводе.

— Я ведь солдат, товарищ директор.

— Солдаты мне и нужны. Спросите у Анны Сергеевны, какие баталии мы здесь ведем.

— Алексей Степанович, — вмешалась в разговор Анна. — Вы помните, у Сухова был ординарец, — невысокий такой, коренастый паренек, его, кажется, Ваней звали?

— Ну, ну, Ваня Никифоров.

— Да, да, Никифоров. Так он здесь, на заводе. Стахановец.

— Вот как? Молодец! — отозвался Чардынцев, потом, быстро глянув на Анну, лукаво прищурился: — Анна Сергеевна, вы, кажется, перебежали в лагерь противника?! — Он кивнул головой в сторону Мишина. — Напрасно уговариваете, друзья мои. Едва ли я буду здесь полезен.

— Алексей Степаныч! Пойми! — настойчиво проговорил Мишин, неожиданно переходя на «ты». — Если я ухватился за человека, стало быть, он стоющий человек. Верь моему опыту!

Подчиняясь простоте и обаянию Мишина, Чардынцев спросил, также переходя на «ты».

— На какой же участок ты меня метишь?

— Я вчера был у Булатова. «Есть, — говорит, — подходящая кандидатура на партийную работу…» И я теперь убедился — подходящая!

В глазах Мишина была веселая уверенность.

«Этот хитрый дядька везет, должно быть, на своей спине немалую тяжесть. И все с улыбочкой, играючи!» — подумал Чардынцев и, не сдержав внезапно охватившей его радости, быстро ответил:

— Согласен!

— Маша! — крикнул Мишин так громко, что жена, выскользнувшая из соседней комнаты, испуганно остановила его:

— Тише! Детей разбудишь.

— Машенька, неси сюда быстрей еще три тарелочки и вилки! — Он подмигнул Чардынцеву. — Надо закрепиться, так сказать, на достигнутом рубеже.

Ветер, своевольный и взбалмошный, с утра бродил по городу. У вокзала весело аукнулся с паровозами, в парке побалагурил с кудрявыми липками, шутливо схватился в рукопашную с высоким тополем и сорвал с него охапку зеленых листьев, на шестом этаже заводской новостройки потрепал по щеке смуглую бетонщицу. Ветер нес с собой медвяный запах цветов и луговых трав, щедрость солнца, песенные звоны ручьев. Люди встречали его, как доброго знакомого…

Радиоузел передавал объявление: в пять часов вечера состоится митинг. После гудка, со всех концов завода потянулись к сборочному цеху группы людей.

Никто не знал точно, о чем пойдет речь, но многие догадывались, что будет объявлено о новом задании, так как Мишин, по слухам, ездил в Москву именно за этим.

Гусев стоял у трибуны и глядел, как просторная громадина цеха быстро заполнялась народом. Так собирались они всегда, когда заводу приходилось, брать новый подъем.

Сотни плеч подпирали твое плечо, тысячи глаз лучились упрямым и чистым светом, и ты набирался силы для нелегких дел.

Перед самым началом митинга на завод приехал секретарь обкома партии Булатов.

Сидя в президиуме, он вполголоса беседовал с Мишиным и одновременно, отыскав взглядом среди огромной аудитории то одного, то другого человека, приветливо кивал головой, — он знал близко многих инженеров и рабочих.

Гусев открыл митинг и предоставил слово директору завода. Мишин вышел к трибуне в своем «парадном», как он его называл, из тонкого синего бостона костюме, с орденами Ленина и Красного Знамени на лацкане пиджака. Глянул в напряженно-притихшую глубину цеха и широко улыбнулся:

— Хорошо глядеть на завод — я имею в виду людей, — когда все собраны вместе и ты видишь великую силу коллектива!

От задушевных слов директора по рядам ветерком пробежало волнение.

— Товарищи! Правительство и лично Иосиф Виссарионович поручили нашему заводу в кратчайший срок освоить и начать выпуск сложной машины — самоходного комбайна «С-4».

Мишин внимательно обвел всех глазами. Люди смущенно покашливали, перебрасывались отрывистыми словами.

Главный технолог Сладковский — статный, с тонкими чертами лица и немигающими зеленоватыми глазами, так круто изогнул брови, что они как два вопросительных знака выглядывали из-за очков.

— Я вижу в глазах у некоторых удивление, — усмехнулся Мишин, — делали, мол, самолеты, а тут вдруг комбайн. Не круто ли поворачиваем?

Была война — мы строили машины, несшие смерть захватчикам, теперь, волею партии, мы будем создавать машины, облегчающие труд нашего колхозного крестьянства, несущие изобилие продуктов советской стране!

И вдруг будто от взрыва дрогнул сборочный цех. Тысячи людей с силой ударили в ладоши. Улыбки, споря с солнечными бликами, осветили лица.