Анна Лупан - Обрести себя

Когда пронеслась железная буря, Илиеш попытался подняться на ставшие непослушными ноги и содрогнулся от ужаса. Земля походила на разрытое кладбище с черными развороченными могилами. Все было разорвано, перемолото. Чуть потрескивая, горела пшеница. Пламени почти не было видно в сиянии солнца, только зноем веяло от нее. На переправе стало так тихо, что кровь стыла в жилах. У дедушкиных ног замерла зеленая, словно только что покрашенная, ящерица. Влажные глаза, казалось, умоляли приютить ее. Как не соответствовала яркость одежды ящерицы блеклой черноте распаханной бомбами степи!

— Есть кто живой, дед Епифан? — спросил Боря.

Старик не ответил. Растерянно поднявшись с земли, он вытер запорошенные глаза и нетвердой походкой пошел к траншее, куда перед бомбежкой успели спрыгнуть Ион и Григорий. Илиешу было страшно оставаться без него, он двинулся за стариком. Дед Епифан еще больше ссутулился. Идти по развороченной земле было трудно. Илиеш спотыкался. Вдруг он испуганно шарахнулся: рядом с воронкой лежала мертвая женщина. Может быть, это она бесстрашно стояла на бруствере траншеи, когда началась бомбежка.

Ион сидел на дне ямы и тупо глядел на правую ногу. Григорий, стоя перед ним на коленях, отрывал подол от своей рубашки.

— Осколком, — пояснил он.

— Мне совсем не больно, — равнодушно сказал Ион.

— А идти сможешь? — спросил дед, опускаясь на землю рядом с Григорием.

— Не знаю.

Старик перевязал рану и, словно оправдываясь, забормотал:

— Если бы у нас был йод…

Ион встал на ноги, попытался шагнуть и чуть не упал.

Он оказался не таким уж легким, вынести его было непросто.

— Нужна палка, — догадался дед, ища глазами, где бы ее добыть.

Он легко зашагал на поиски костыля, засуетился, будто сбросил с себя свои шестьдесят лет, будто не чувствовал уже больше ревматизма, от которого ныла каждая косточка. Сразу исчезли все прежние боли и недуги. Их захлестнуло и растворило одно огромное страдание — война.

Ион, получив палку, двинулся осторожно к табору. Сгоряча он не почувствовал боли, но теперь она с каждой минутой усиливалась, сверлила, разрывая все его существо. Ион с детства привык к боли, не раз молча переносил ее, презирал хнычущих от ушибов товарищей. И все же теперь он едва сдерживался. Его побелевшее лицо страдальчески морщилось.

— Болит? — сочувственно спрашивал Илиеш.

— Немного печет только, — отвечал тот, стараясь выдавить улыбку.

Они собрались у потухшего костра. Опускалась ночь, словно спеша прикрыть опоганенное лицо земли. Кругом было тихо. Степь с богатейшими нивами казалась гигантской пустыней. От края и до края не слышно было ни птиц, ни цикад, ни лягушек. Все хотело тишины. И чей-то далекий голос в это время казался странным. Григорий вынул из котомки флуер [5] Флуер — пастушья дудочка. и заиграл старинную жалобную песню.

— Брось ее к богу, Григорий, — проворчал дед. — Ложись лучше спать.

— А вы? — спросил Илиеш, видя, что дед поднялся.

— Пойду к дороге, может быть, узнаю, что с переправой.

Как все изменчиво на свете. Обычно боятся ночи, которая подстерегает тебя тысячью опасностей. А теперь для Илиеша, боявшегося недавно темноты, ночь уже не ловушка, а избавление от ужасов, какие происходят лишь днем. Беда приходит с неба, а ночью оно безопасное. Звезды мерцают ясно и холодно, их слабый свет освещает дымящиеся воронки. В вышине мир и тишина. Только сейчас никому нет дела до звезд: путники в изнеможении быстро уснули. У Иона время от времени вырывался стон. Но вот и он утих.

Вернулся дед Епифан. Ему удалось узнать, что немного ниже по течению сооружен еще один мост. Там пока нет такого наплыва народа, можно спокойно переправиться. Дед решил разбудить ребят. Нечего ждать, надо скорее гнать скот. Может быть, удастся управиться до зари. Тогда… Что будет тогда — никто бы не сказал. Но казалось, что сразу же за Бугом все беды развеются в пыль.

— Это ты, дедушка? — спросил Ион, услышав шаги.

— Вставайте, пора в дорогу.

Никто не двинулся, только Ион простонал:

— Дедушка, нога болит!

— Потерпи, пройдет. Буди Борю и Илиеша. Нам нельзя запаздывать.

Илиешу снился клуб. Будто кончились полевые работы, и он пришел сюда на комсомольское собрание: его будут принимать в комсомол. Клуб был только что побелен, пол устлан свежей травой, листьями ореха, чебрецом. За столом президиума — Григорий, Ион Боря и дедушка. Странно — дедушка на комсомольском собрании! Илиеш давился от смеха: что старик-то здесь делает?

На стенах клуба висели портреты. На одном из них Илиеш узнал Ленина. Теперь Илиешу он хорошо знаком. Он знал каждую черточку лица Ильича. Закрыв глаза, он стал представлять себе живого Ленина. Сначала в темноте поплыли радужные пятна, узоры, наконец Илиеш ясно увидел лицо с острой бородкой, с прищуренными глазами вокруг которых собрались морщинки, с ласковой, чуть лукавой улыбкой. Жалко, под рукой не было карандаша и бумаги, а то Илиеш нарисовал бы. Однако нужно открыть глаза, некрасиво сидеть зажмурившись, когда тебя принимают в комсомол. Но что это такое? Портреты на стенах вдруг начали раскачиваться, вместе с ними закачались стены, стол… Как же он забыл — ведь война!.. С потолка посыпались штукатурка, известь, камни, погребая под собой сидящих в зале. Нужно бежать, но дверь оказалась запертой. Илиеш хотел было позвать на помощь, но не смог — голос исчез.

— Илиеш! Проснись же наконец!..

Он с трудом открыл испуганные глаза. Ион тряс его за плечи:

— Вставай, вставай, нужно идти.

Мальчик еще не проснулся как следует и с трудом соображал, где находится. Ага, рядом Ион и дедушка. Значит, все хорошо. Ночная свежесть быстро взбодрила его. Как плохо спать на кочках: болит шея. Слышалось хлопанье бичей, это Григорий и Боря поднимали коров. Через несколько минут все были готовы к походу. Ион попытался шагнуть, опираясь на палку.

— Наступай на нее, наступай смелее, не бойся, — советовал дедушка.

Ион ступил на раненую ногу, она подогнулась. Ион вскрикнул и выронил палку.

— Больно! Будто режут.

Старик в отчаянии огляделся, надеясь найти хоть какую-нибудь помощь. Кругом тьма, ни души. Только теперь он полностью отдал себе отчет, какую ношу взвалил на свои уже хилые плечи. Один-одинешенек, он отец и мать для этих ребятишек. И стадо к тому же казенное на его совести, свое, может быть, и бросил бы уже.

— Послушай, Ионикэ, может, как-нибудь дотащишься до моста? А там мы найдем доктора или повозку, а?

Но Ион не мог. Страшная боль сковала его, каждое движение вызывало невыносимые мучения.

— Так мы понесем тебя! — решительно встал дед Епифан.

И они тронулись, неся попарно Иона на самодельных носилках. Даже Илиеша не освободили от этого. Дорога становилась все труднее. Сделанные наспех из мешка и двух палок носилки выскальзывали из рук, мешали шагать. Палки впивались в ладони, руки цепенели. Стадо, лишенное сразу трех погонщиков, разбредалось.