Анна Лупан - Обрести себя

— Дедушка, — чуть слышно позвал он и опять впал в беспамятство.

Дед Епифан проснулся в сумерках и накинулся на Илиеша:

— Почему не разбудил меня? Как Ион?

— Опять потеет.

— Присмотри за ним, я еще раз сбегаю в село.

— В село? — поразился Илиеш. — Ты же говорил, что там немцы!

— Смотри за Ионом. Я быстро вернусь.

Давно Илиеш не слышал, чтобы дед говорил так сердито.

Он ушел в надвигающуюся ночь, и на Илиеша навалились тяжелые мысли. Ему припомнились сказки, в которых непослушных детей старики обычно оставляют в глухом лесу. Может быть, и дедушка решил поступить так же?

— Дедушка, — шептал мальчик, — дедушка…

Больной бредил. Илиеш намочил полотенце и положил ему на лоб. Незаметно подкралась ночь. В темноте все окружающее изменилось, приобрело странные очертания. И мальчику стало страшно. В нескольких километрах отсюда находятся фашисты, они уничтожают все на своем пути. Кто знает, может, дедушка уже в их лапах, может быть, какой-нибудь немец стоит за кустами, готовится броситься и на Илиеша. Иначе почему так шуршит трава? Сердце его сжалось, замерло, как улитка, когда дотронешься до ее рожек. И вдруг забилось так сильно, что, казалось, удары его слышны далеко вокруг. Илиеша охватила дрожь. Он поднял глаза к небу.

Звезды мерцали, молчаливые и холодные. Одна немного ярче других — ее Илиеш знал, это звезда пастуха (так называли в селе Полярную звезду). Дедушка, когда-то показав ее, пояснил, что одна она только с вечера. Значит, не так уж поздно, ночь только что опустилась.

Осмелев, Илиеш быстро обернулся, чтобы сзади никто не успел спрятаться. Но никого не было. Только тень от абрикоса. Странно, он не замечал прежде, что тени видны и ночью.

Дед Епифан вернулся под утро — босой, мокрый от росы, ссутулившийся, с посеревшим лицом.

— Обменял сапоги, — ответил он на немой вопрос внука и вынул из-за пазухи бутылку, хлеб, и еще что-то.

— На, ешь, — сказал он Илиешу. — Когда наешься, иди выстирай рубашку, а то она совсем черная.

Потом дед снял повязку с ноги Иона, долго разглядывал рану, мучаясь какой-то мыслью. Он уже ничего больше не видел и не слышал — его сверлила все та же отчаянная мысль, которая может прийти человеку только в самую критическую минуту. Мысль, которая повела его ночью в село, которая затмила усталость, страх и сон, которая заставила погнать Илиеша к речке. Казалось, если он не выполнит своего решения, то никогда уже не будет иметь покоя. Даже в могиле. Пусть его накажет небо, если он ошибается. Это страшно рискованно. Но не может же он стоять как пень и смотреть на гибель внука — единственного сына Лимпиады, единственной ее радости.

— Ешь и уходи, — поторопил он Илиеша, а сам поднес горлышко бутылки к губам Иона. — Выпей, Ионикэ, может, утихнут твои боли.

Ионикэ не хотелось пить эту гадость, он скривился. Дед насильно влил ему в рот содержимое бутылки. Куда делась доброта дедушки — он стал зол, раздражителен, желчен.

— Уйдешь ты наконец?!

— Куда? — удивился Илиеш, забыв про наказ деда о стирке.

— На речку, вымыться.

И чего дедушке пришло в голову заставлять его мыться именно сейчас, будто завтра не будет дня?

— Выстирай белье, расстели на траве и сиди, пока не высохнет.

Речка далековато. Через огороды к ней тянулся небольшой ручей, вернее — оросительная канава. До войны вода собиралась в пруду, теперь о нем никто не заботился, и мстительная вода, прорвав плотину, текла через огород, заливая овощи. Возле канавы Илиеш задержался на секунду, считая, что мог бы постирать свои тряпки и здесь, чтобы не ходить далеко. Ведь вода та же. Разве немного мутная. Но не решился, побоялся деда. Лучше быть послушным.

Понадобилось несколько минут, чтобы выстирать белье и расстелить его на солнышке. А потом, Илиеш, забыв обо всем на свете, плескался и барахтался в воде, как утка. Было тихо, хорошо. Ночные страхи рассеялись. Он забыл о войне, и о немцах, ему уже казалось, что он дома, в долине Купания, где тихо струится Смолита. Только пугающая пустота покинутых людьми нив в самый разгар полевых работ вызывала неясную тревогу. Но Илиешу было не до того, он не ощущал их безграничной грусти — загорал на солнце, играл в прятки с лягушкой, которая то скрывалась под водой, то опять выныривала. Набрав целую кучу комочков земли и камешков, Илиеш старался попасть хоть разок в эту гадину с вытаращенными глазами, которая будто дразнила его — смеялась, что он голый. Но как только он протягивал руку за камешком, лягушка тут же пряталась и спустя секунду выныривала в другом месте. Игра становилась интересной. Илиеш подходил все ближе к лягушке.

Вдруг до него донесся протяжный крик, нечеловеческий вопль. Кричали в шалаше. «Немцы», — пронзила Илиеша догадка.

Он натянул мокрые штаны. Забыв про рубашку, помчался со всех ног. По мере того как приближался к шалашу, стоны становились отчетливее. И вот наконец шалаш. Илиеш остановился, пригвожденный к месту. Вокруг ни души. В шалаше невероятная картина. Связанный веревкой, посиневший, с опухшим от слез лицом, Ион пытался вырваться из рук деда, который зажав его между колен, отпиливал ножовкой раненую ногу, словно отсохшую ветку. У старика дикий вид — волосы дыбом, губы прикушены, глаза вылезают из орбит, лицо и руки обрызганы кровью. Рядом валялась пустая бутылка из-под самогона.

Ион охрип от крика, нечеловеческие вопли перемежались с мольбой:

— Дедушка, не режь меня, дедушка! Пожалей меня, дедушка!..

Илиеш потерял дар речи. Наконец он пришел в себя и с криком бросился на деда, пытаясь освободить Иона. Старик от неожиданности вскочил, подхватил его, как пушинку, и отбросил в сторону.

— Марш отсюда, а то убью! — заорал он.

Потрясенный, обессиленный, вернулся Илиеш к речке, бросился на землю рядом со своей мокрой рубашкой. Уткнулся в жесткую траву и горько заплакал. Лягушка пыталась возобновить недавнюю игру, но, увидев, что на нее не обращают внимания, обиженно забормотала что-то на своем языке. Она забралась в ямку, выдавленную чьим-то каблуком, и затихла.

Жесткая рука подняла Илиеша с земли.

— Заснул?

Илиеш отрицательно покачал головой. Ему еще не верилось, что это прежний дедушка. Но голос его был ласков, как в прежние времена.

— Я тебя сильно ударил?..

В ответ Илиеш опять замахал головой: нет, не сильно.

— Пойдем к Ионикэ. Страдает, бедняга. Кажется, уже узнает меня, но еще не говорит. Смотрит так, будто ненавидит меня. Но что было делать, если другого выхода нет. Видно, так уж нам суждено. Может, еще обойдется, кто знает… Велик господь и милостив.

Через день они отправились в обратную дорогу, домой. Шли медленно, опасаясь любого встречного, выбирая окольные тропы. Дед Епифан нес Иона, Илиеш тащил на себе оставшееся барахло. Ион безжизненно повис на спине деда. Только редкие стоны напоминали о том, что в этом теле еще теплилась жизнь. Сквозь тряпки, которыми была замотана укороченная нога, просачивалась кровь. Эти капельки крови ложились на деда большей тяжестью, чем сам Ион.