Анна Лупан - Обрести себя

Под сердцем засосало, Илиеш вспомнил, что проголодался. Похлебка, которую он съел в вагоне-ресторане в обед, напоминала борщ не больше, чем метла напоминает ветлу. Завтра же надо попросить мать, чтобы сготовила голубцы, как в давние годы в Валуренах. Правда, листья уже не годятся, но и из капусты получаются. Да еще какие! Все-таки хорошо, что вернулся. Осень здесь так красива! В груди полегчало, отпустила неясная боль. Что такое всякие неурядицы и прочая чепуха? Он еще сравнительно молод, здоров, все можно начать сначала. Неожиданно его обдало волной тепла: ведь он вернулся домой!

Мирно мерцало небо звездами разного калибра, между ними скибкой спелой дыни висела луна. Воробьи спали на акации, облепив ее ветки, как пушистые плоды. Видно, поля опустели, и они кормятся теперь в городе. На перекрестке перед Илиешем остановился пустой автобус, водитель открыл дверь и знаком пригласил войти, но Илиеш отрицательно мотнул головой. Автобус, обиженно фыркнув и обдав Илиеша вонючим дымом, рванулся дальше по пустой улице. В одной магазинной витрине Илиеш увидел большой букет белых хризантем. Давно не видел таких огромных и красивых хризантем. Цветы осени светлой печали. Илиеш остановился полюбоваться на них. Жаль, что время позднее, — купил бы для матери несколько штук. Вот так всегда — только задумаешь доброе дело, обязательно что-нибудь помешает. Он представил себе сцену, как он вручает матери букет, — торжественно-иронично, мол, вот как возвращается раскаявшийся блудный сын — с цветами. Живописная сценка получилась бы. Он любил цветы, унаследовав эту любовь от садовника Никиты. При виде букета или просто одного цветочка, любого, пусть самого незаметного, на него наплывали воспоминания, в груди начинали ворошиться добрые желания, и мысли просветлялись, хотелось думать о высоком, прекрасном, вечном — о жизни и смерти, о человеческом достоинстве и назначении. Правда, мысли эти были нестройными, подчас сумбурными. И странно — до сих пор в голову не приходило подарить цветы кому-нибудь. И ему никто не дарил. Очень забавно! А как это просто — взять и преподнести букет.

Из мглы возникало существо: человек — не человек, чучело — не чучело. А, это сторож в вывернутой шубе нараспашку. Хриплым со сна голосом он пробормотал:

— Давай, давай проваливай. Нечего среди ночи глазеть на витрину…

Илиеш молча зашагал, не захотел портить себе настроение ссорой. А то и он не остался бы в долгу.

У редких прохожих, которые давали противоречивые советы, он все же узнал, как пройти туда, где жила мать.

И вот он перед пятиэтажным домом на просторном бульваре. Нашел, что искал. Это было уже перед рассветом. Осторожно ступая, поднялся на третий этаж, позвонил с неожиданной для самого себя робостью. В такую пору сон слаще меда, тот, кто будит человека, рискует вызвать неприязнь разбуженного. А звонок прорезал тишину с пронзительностью пожарной сирены. Несколько минут Илиеш ждал. Никакого результата, ни звука из-за двери. Он позвонил еще раз, подольше. За дверью послышались шаги, потом дверь резко скрипнула, на пороге показалась Ангелина. Сонная, в ночной рубашке, с взлохмаченными волосами.

— Тише, всех переполошишь. — Она поцеловала его в склоненную голову. — Чего так поздно? — продолжала она. — Я ждала-ждала, думала — уже не приедешь. Только задремала немного — и ты.

— Ждал, когда пойдут троллейбусы, — соврал он и тут же пожалел. Ведь он вернулся с мыслью начать новую жизнь, без вранья, без лицемерия, без ссор.

Она обняла его за плечи, он почувствовал ее поцелуй где-то за ухом.

— Неужели это ты, Илиеш?!

— А то кто ж? Я.

— Не верится.

— Я и есть.

На щеке Ангелины блеснула влажная бороздка. Она смахнула слезу, как муху.

— Ты голодный? Или прямо спать ляжешь?

— Стакан бы чаю.

— Идем на кухню. Дануц ждал-ждал тебя, пока не уснул.

— Вырос большой, наверно?

— В школу ходит. Хочешь, разбужу?

— Пусть спит.

Илиеш на ходу бросил взгляд в зеркало, которое висело в простенке меж дверей в коридоре, и на него глянул худой, желтый призрак с острыми черными глазами в провалах глазниц. Илиеш испуганно перевел взгляд на материн затылок, у нее была мальчишечья прическа. В полутьме зеркала любят пугать людей.

— Знаешь, не надо чаю. Покажи, где можно умыться, ляжем спать.

Мать потушила зажженную спичку, с досадой сказала:

— Вечно ты не знаешь, чего хочешь.

— Такой уж уродился.

— Может, стаканчик вина?

Илиеш примирительно улыбнулся.

Ангелина поставила на стол тарелки с румяными котлетами, с печеными перцами, салатом из баклажанов. Потом достала из буфета бутылку сухого вина, вытерла ее полотенцем, с помощью вилки стала неумело ковырять пробку, проговорила:

— Где-то была такая штучка для открывания, да куда-то запропала.

Илиеш достал из кармана нож со штопором, взял у матери бутылку:

— А ну-ка, может, меня послушается.

Он уловил в глазах матери испуг.

— Часто употребляешь, видно, раз приспособление носишь в кармане.

— Как когда. Тебе тоже налить?

— Наливай себе, я не пью.

— Мама, — голос у него дрогнул, — сколько лет мы не виделись?

Она всерьез стала считать, загибая пальцы:

— Восемь, девять…

— Одиннадцать, — уточнил он. — Одиннадцать. И ты хочешь, чтобы теперь я пил в одиночку!

Она поспешно нашла стакан, протянула, чтобы налил. На миг их взгляды встретились. Как ни короток был этот миг, он успел прочитать в ее глазах досаду: «Зря позвала домой, спокойней на душе, когда он подальше от меня». В его глазах она ничего не уловила, кроме болезненной усталости.

— Вещи где оставил? — переменила она разговор.

Илиеш, продолжая закусывать, приподнял с пола свой саквояж.

— Вот они, здесь, со мною.

С лица Ангелины смыло остатки сна. Она с укором проговорила:

— А тебе уже тридцать лет!

— Тридцать лет, — с некоторым смущением повторил он и, чтобы хоть чуть утешить ее, добавил: — Еще кое-что в камере хранения оставил.

— Ну, и какие теперь у тебя планы?

— Не знаю. Устроюсь куда-нибудь на завод.

— Думаешь, это легко?

— Легкого на свете ничего нет, мама. — Илиеш допил вино из своего стакана.

— От меня помощи нечего ожидать. Надеюсь, понимаешь?

— Понимаю.

— Он получает мало, деньги дешевеют. Копейка ничего не стоит.

— Понимаю, понимаю.

— Раз понимаешь, давай спать. Еще наговоримся. Пока поспишь на кухне. Вот я приготовила раскладушку. Потом сообразим что-нибудь получше.

Илиеш обвел взглядом просторную кухню. Чисто, опрятно.

— Сколько у вас комнат?

— Две.

— Он что делает?

— Работает. Немного болел, теперь поправился.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Оставшись один, он прикрыл плотнее дверь, налил еще стакан вина, заткнул бутылку. Давно не пробовал сухого, почти забыл вкус.