Михаил Годенко - Вечный огонь

— Подрабатывай помалу!

Покачиваясь на некрупной зыби, дизельная лодка мелко вздрогнула, за кормой взворохнулись пласты темной густой воды, взрывая поверхность частыми пузырями. Расстояние между кораблями стало медленно увеличиваться. Почувствовав натяжение, нехотя вышел из воды тускло поблескивающий трос. Он сухо поскрипывал, пряди его раскручивались, грозя разрывом. И вот он лопнул разом где-то на середине, яростно хлестнув обе лодки оборванными концами. Тросы взвились над обшивками, зашипели по-гадючьи.

Решено сделать еще попытку. На смену первой дизельной подошла вторая. Полетели бросательные концы с борта на борт, плюхнулись в воду извивающиеся по-живому тросы. Их проворно выбрали умелые руки, одетые в брезентовые рукавицы. На палубах подводных лодок были видны живо двигающиеся ярко-оранжевые спасательные жилеты швартовных команд. Дизельная дала самый малый ход, спаренный буксир вытянулся в две нити. Атомная приняла рывок, качнулась немного. Затем, словно передумав, словно не пожелав подчиниться чужой воле, замерла, упираясь; показалось, что она даже подалась назад. Тросы вытянулись до звона, хрупнули, стеганули со свистом по бортам обоих кораблей, точно в наказание за какую-то их провинность.

Эскадренный миноносец подошел на вторые сутки.

По пути он все время поддерживал радиосвязь с атомной лодкой: радистам лодки удалось наладить аппаратуру. Командир Мостов подробно докладывал адмиралу, своему прямому начальнику, следовавшему вместе с академиком на эсминце в район бедствия, обо всем, что произошло, и о том, что делается для спасения лодки и экипажа. Когда Мостова соединили с академиком, тот терпеливо выслушал подробный доклад, какое-то время молчал, затем подытожил коротко:

— Считаю, сделано все возможное в ваших условиях.

Эскадренный миноносец возник вдруг — светлый могучий красавец. Особенно поражала его высота. В сравнении с подводными лодками, палубы которых находятся низко, у самой воды, он казался великаном, сильно вознесенным над уровнем моря. Он жадно дышал вентиляторами, словно запаленный конь, от него шел масляно-теплый дух, так понятный и так желанный моряку, особенно когда моряк терпит бедствие вдали от своей земли, в холодном и чужом море.

На просьбу Мостова взять его на буксир с борта эскадренного миноносца ответили, что позади следует судно-спасатель со сменным экипажем для лодки, оно и отведет лодку на базу.

Адмирал, находящийся на эсминце, приказал лодкам сопровождения снять с атомной весь личный состав, чтобы не подвергать его дополнительному облучению. Приказано также при переходе с борта на борт всю одежду (академик посоветовал) оставить на своем корабле, чтобы по мере возможности обезопасить людей на дизельных лодках.

Они подтянулись борт к борту: одна справа, другая слева. Первая принимала личный состав, размещенный на носу атомной, вторая снимала с кормы.

Люди ступали на сходни, положенные между бортами, осторожно, по одному. Перед тем как шагнуть на чужое судно, каждый сбрасывал с себя бушлат, пилотку, синюю рабочую рубаху, снимал тельняшку — теплую полосатую, которая всего ближе к телу, которая — так повелось издавна — моряку всего дороже. Поверх тельняшки — морской души — когда-то, почти в незапамятные времена, революционные матросы надевали вперекрест пулеметные ленты; в последнюю, самую великую и самую жестокую из войн, в ней, в тельняшке — будь то зима или лето, дождь или солнце, сбросив с себя бушлат и суконку, — ходили в атаку.

Каждый провожал тельняшку взглядом, каждый задерживался на мгновение и только после, упираясь носками в задники сапог, снимал обувь, рабочие синие брюки, темно-синие ситцевые трусы. На всем том, что сбрасывали с себя, могли быть частички облучения, зараженные пылинки, успевшие сесть на одежду за долгие часы аварии.

Что-то выкрикивая, широко размахивая руками, выскочил из-за ограждения боевой рубки матрос Николай Черных, какое-то время стоявший на подаче воды у самой двери, ведущей в реакторную выгородку. Подбежав к кромке борта, умело оттолкнувшись, прыгнул в воду — одетый, обутый.

На палубе показался доктор Ковачев, сокрушенно разводя руками, повторял:

— Рехнулся парень, совсем рехнулся! Что ты скажешь? Вот, чудак!.. — И крикнул Черных: — Ты что рентген смываешь? — Обернувшись к старпому, стоявшему на мостике, попросил: — Да спасайте же его!

Черных, заметив, как мечется доктор, захохотал, шумнул, помахивая приветственно рукой:

— Доктор, давайте сюда! Лучшее средство от атомной пыли — соленая купель. Вы же сами требуете: когда сходите на берег, принимайте душ. Когда возвращаетесь на корабль — снова душ. Душ, доктор, душ — не спасет наших душ! — даже срифмовал вгорячах Николай Черных. — А-а-а!.. Помирать, так с музыкой! — Заорал, забаловался, вскипячивая вокруг себя воду сцепленными в кистях руками, совсем как делают мальчишки, купаясь в речке.

Это отвлекло матросов, на какое-то время вытеснило тяжелые мысли, связанные с аварией, они стали даже похохатывать, забыв о том, что надо покидать свою лодку и переходить на дизельную.

— Вот так Коля-Николай!

— Очумел мореман — вода же холодная!

— А Гольфштрим на что? Забыл, что здесь идет теплое течение? Видишь, даже парок над водой схватывается, как в бане над тазиком!..

Загалдели, зашумели возбужденные ребята.

С дизельной подлодки бросили Черных манильский трос, на конце которого привязали поддутый наскоро оранжевый спасательный жилет. Черных какое-то время дразнил спасателей, отпихивая от себя плавающий жилет.

Поднявшийся наверх командир лодки Мостов, заметив на воде матроса, узнав его, хотел было поступить по всей строгости, расценив выходку матроса как чрезвычайное происшествие, каким она и была на самом деле, намеревался было силой выловить нарушителя, наказать жестоко в назидание другим, но понимая, что в данной обстановке меры пресечения могут привести к обратному результату, заставил себя успокоиться, попросил ровным голосом, необычно, поступил так, как, пожалуй, никогда еще не поступал:

— Микола, кончай дурака валять, времени у нас в обрез.

Черных словно отрезвел, по-серьезному ответил:

— Есть, товарищ командир. Понял вас. — Схватившись за концевой узелок троса, скомандовал тем, кто держал в руках другой конец на палубе: — Виру помалу!

Вечереющее, мутноватой синевы небо местами было подбелено высокими легкими перистыми облачками. Во всем вокруг — и в слегка волнующейся поверхности моря, и в том, что пошел на спад порывистый ветерок, и в том, что наконец-то затянутое до этого низкой облачностью небо прояснилось, и в том, что свинцово-густая вода моря, казалось, полегчала, высветлилась, заиграла красками и уже без угрозы заштормить слегка постукивала стеклянной прозрачности бурунками в борта кораблей, — во всем чувствовалось умиротворение. Казалось, можно вздохнуть, расслабиться, сбросить хотя бы на некоторое время гнет тревоги и усталости.