Павел Лукницкий - Делегат грядущего

Клочок, принадлежавший Сафо, выгнулся ниже других, на краю селения. Сафо, согнувшись, сидел на камне, локти в колени, запустив в бороду пальцы — черствые, иссушенные пальцы, прирастившие к себе корку земли. Жесткими, печальными глазами он смотрел на свои сухие канавки. Вчера в последний раз, разжижая и вспенивая серую грязь, едва булькая, волоча растресканные соломинки, напитывая просушенный солнцем и ветром коровий помет, протащилась по канавкам вода. Но ее не хватило даже на один день. Доползя до половины его посева, она остановилась. И больше не будет воды. Задохнется посев — не будет зерна, отсохнут листья деревьев, не будет тутовых ягод, ни пучка сена не останется для быка. Что станет Сафо делать зимой?

А все потому, что он не дал сукна Правителю Воды — желчному старику, брату пира, проклятому старику, который пустил его воду на пустынные камни. Вынул камень из канала и сказал, что его выбили ночью копыта ослов. А у Сафо нет, давно уже нет ничего, кроме собственного халата… У него слишком мало овец, и слишком они плохие, чтоб их шерсти хватило на нужный кусок сукна. Что будет делать Сафо? И у сына его нет ничего. Сын опять отправился по селениям делать гребенки — деревянные расчески для женщин. За гребенку — горсть зерна, а много ли сделает он гребенок? Месяц назад ходил, всем делал, у кого не было. Кто закажет себе вторую? Позапрошлый месяц чинил конюшню пиру, и то много ли заработал? Три мерки зерна. На неделю хватило.

Сафо считает все, что он съел с весны. Столько-то абрикосов, столько-то чашек гороховой похлебки, тутовых ягод, овечьего кислого молока. Мучных лепешек он совсем мало съел.

Сафо перестает считать и задумывается о канале.

И заодно с ним мне тоже следует подумать об этом канале.

В том месте, где ущелье потока воротами распахивается в долину, лежит голова канала. Она лежит у самого дна ворот, врезаясь против течения потока. Выше этого места она не могла бы лечь, потому что выше — отвесная скала, по которой никто никогда не сумеет пустить воду от верхних каскадов потока. Голова канала каменной своей пастью отхватывает шестую часть его ширины; пять шестых потока бегут вниз, по дну зеленого лога, устремляясь к реке. Через лог переброшен зыбкий мост для единственной тропы, соединяющей Шугнан со странами Севера. По берегам лога стоят одна за другой все водяные мельницы селения. Но по крутым берегам лога нет места для домов. И если бы не канал, не выросло бы здесь селение. Шестая часть бегущей воды перестает пениться и бурлить, потому что каменный лоток спокойно ведет ее на срез горному склону. И с каждым метром ее пути все выше расстояние между ней и убегающим вниз потоком.

Канал строили ханы. Все, что строили ханы, принадлежит сейчас пиру. Ему принадлежит и первая вода канала, выбегающая из ущелья. И выше всего селенья, вдоль первой воды канала, над логом, по горному склону, разросся великолепный многошумный плодовый сад — сад пира, в котором персики, груши, и яблоки, и абрикосы, и все, что может цвести и расти на высоте в два километра над уровнем моря и на широте Португалии. Под деревьями арбузы и дыни, и сочные лужайки для отдыха, и пруды, и бассейны, и посреди сада богатый, как дворец, дом с резными дверьми и окнами, весь в тончайшем орнаменте, — целая усадьба с конюшнями и молитвенными комнатами, и гусятниками, и тенистыми террасами, и пристройками для гостей, и многим еще, что может быть только в саду пира.

Но сад обведен высокой стеной, украшенной рогами диких баранов и горных козлов, и только лишняя, использованная, вода вытекает сразу сузившимся каналом за эту стену, чтоб поступить в распоряжение расчетливого Правителя Воды, чтоб дать жизнь всему селению, раскинувшемуся ниже по склону. Выше сада пира — только его родовое священное кладбище, а еще выше — сухой пустырь, заваленный камнями, над которым вздымается серая, мертвая осыпь остробоких камней.

Постройка для гостей в саду великолепна. Вся ее просторная веранда закрыта, как массивным занавесом, целой системой опускных деревянных щитов. Эти щиты, поддерживаемые шестью тонкими высокими стояками, образуют пять вертикальных рядов. В каждом ряду пять щитов — один над другим. Каждый щит может опуститься отдельно от остальных и впустить на веранду ровно столько солнца и ветра, сколько нужно гостям. Каждый щит состоит из мозаики деревянных безделок: тончайших пластинок, угольничков, звезд, кружков, квадратиков, крошечных сеток, искусно и хитро сплетенных. Каждый щит — высокое произведение искусства. И каждый щит имеет свое название. Один называется «Глаз соловья», другой называется «Солнечность», третий именуется «Римским поясом», четвертый носит название «Лунь». А по всей резной росписи, по всем щитам сразу, идет общий узор, и, как зубчатая стена крепости, все пересекает лестничной, изломанной линией выпуклая полоса. Слово «пять» священно в религии пиров. Слово «пять» — символ исмаилизма. Слово «пять» — по-шугнански — «Пяндж». Так называется афганская крепость, так называется река. Так же называется и эта искусная защита почетных гостей от ветра и солнца — «Пянджара́».

Семь плотников работали над ней ровно три года. Семь плотников потому, что больше в Шугнане не было. Пир приказал, и они работали ежедневно. Как не пойти работать, если немилость пира равна немилости бога? Плотников кормили их родственники. Один из плотников был Сафо — отец Марод-Али, тогда еще молодой.

Сафо сидит, склонившись, на камне и смотрит на сухие канавки безнадежного своего посева. Может быть, опять пойти работать к пиру? На этот раз самому попросить у него работы? Сафо вынимает иссушенные пальцы из спутанной бороды. Сафо загибает мизинец, считая вслух:

— Один халат. Черный, с длинными рукавами. Левый бок — вот помню — немножко кривой. Раз.

Сафо загибает безымянный палец.

— Кусок сукна. Серого. Восемь локтей длины. Два.

Сафо долго смотрит на три несогнутых пальца. Смотрит и хмурится, все темней и темней. Потом сердито плюет на землю.

— Нет. Не пойду.

Встает, кряхтя, и уходит с посева домой.

Тогда — это было давно, и в те годы никто еще не называл Марод-Али сумасшедшим — в Хороге строился большой мост через Гунт. Ни на одной карте Памира Хорог еще не значился городом, столицей Горного Бадахшана. Он был обозначен нонпарелью: «Пост Хорогский». Внутри крепостных стен, в казарме были казаки, во флигеле — казачьи офицеры. А если спросить Сафо, откуда взялись эти казармы и флигель, он может рассказать так:

«После того как Шугнаном овладели афганцы и шугнанское ханство кончилось, и афганец Абайдулла-хан шесть лет просидел управителем в Кала-и-бар-Пяндже, пришел через ущелье Бартанг таджик и сказал, что к Бартангу идет русский, сын министра, с солдатами и дорогу ему показывает Саид-Максум-Саид-Исой-зода. Афганцы пошли воевать с русскими на Бартанг. И русские в тот год не могли одолеть камней, которыми афганцы засыпали узенькую тропинку. Но бартангцы очень просили русских изгнать афганцев, от которых было столько зла, что не перескажешь. Русские ушли и через год пришли снова по всем ущельям — и через Гунт, и через Шах-Дару, и много у них было боев с афганцами, и русские поселились, а афганцы убежали, и шугнанский народ радовался, что иго иноземное кончилось.