Павел Лукницкий - Делегат грядущего

— Об-бо, — взволнованно вглядываясь в Хурама, воскликнул старик. — Ты, значит, сам исмаилия?

— Спасибо, отец. Как раз догадался! Коммунист — и вдруг исмаилия?

— Все может быть… Все может быть… — растерянно пробормотал Мирзохур.

— Нет, отец. Этого быть не может. Ну, это оставим. Скажи мне лучше, как же это вы против вашего святого идете, поклоняясь мазарам?

— Нам ишан разрешил. Он лучше нас знает…

— Потому что вы в мазар баранов носили и масло, и молоко, и лепешки? Потому что ишан себе забирал все это? Потому что без мазара не умножалось бы так быстро его богатство? Не поэтому ли?

— Рафик Хурам, — с обидой прошамкал Мирзохур, — зачем плохо думаешь об ишане?

— Думаю, как он заслужил. Думаю, потому что ваш же живой бог, ваш Ага-Хон, которому вы по темноте вашей золотом зякет посылали, писал из Бомбея всем памирским ишанам в большом фирмане: «Поклоненье мазарам, идолам, изображениям ложных богов противно всеобщему разуму — акликулю, разлитому в каждом живущем, противно святой воле единого пророка Али, и да будет ведомо вам, моим слугам, ишанам, что, разрешая мюридам такое богопротивное дело, вы навлекаете на себя мой гнев, и наказания падут на вашу голову от меня, властелина души и тела, содержащего в себе живую душу Али».

— Откуда ты знаешь большой фирман? — голос Мирзохура был приглушен, почти испуган.

— Я могу тебе это сказать. Шугнанский ишан Юсуф-Али-Шо умер два года назад…

— Умер ишан? — Мирзохур всплеснул старческими, иссушенными руками.

— Умер. Опиума объелся и умер. Его бумаги Советская власть передала ученым. Я, отец, жил в Ленинграде, чтоб книгу писать. Этот фирман у меня. Приходи ко мне в Румдару, я тебе покажу его…

— Об-бо… Об-бо-бо… — только и решился промолвить Мирзохур, а другие дехкане, сгрудившиеся вокруг, зашептались.

Хурам умолк, закрыл глаза, словно предоставляя своим словам глубже проникнуть в сознание дехкан. Первым нарушил молчание Одильбек:

— Правда, рафик Хурам. Глупые наши женщины. А наши сердца тоже немножко глупые, старые наши сердца… Ум одно говорит, сердце с ним спорит. И трудно нам поверить тебе… Скажи, если ты знаешь все, откуда каменная голова в мазаре Хазрети-имам и что еще видел ты в бумагах ишана?

Хурам улыбнулся:

— Расскажу, пожалуй… Только вот сейчас мы товарищу Арефьеву спать не даем.

Одильбек осторожно склонился над головою Арефьева, прислушался к его дыханию и тихо сказал:

— Спит рафик Арефи.

Хурам с завистью взглянул на Арефьева и подавил легкий зевок. Дехкане, подтащив по одному одеяла, завернулись в них, подсели к Хураму плотней и забыли о медленном ходе звезд. Хурам делал долгие паузы, и, дружно покачивая головами, не решаясь из вежливости его торопить, дехкане чуть слышно повторяли: «Хоп, хоп».

…Обряды самосожжения, сотни прошедших веков, стихи, которые двигали полчищами исмаилитов, легенды о всеобщем разуме — акликуль, диспуты фатимидов, капища Кафиристана, фирманы «живого бога» — бомбейского слуги британских колонизаторов, тайны переселения душ — все нанизывалось на острую тонкую, иронию неуязвимых объяснений Хурама. Только звезды в прозрачном и свежем воздухе были так же чисты и ясны, как тысячу лет назад, — их не надо было ни учить, ни разубеждать. И за звездами, из пропилов горных ущелий, неуклонно вырастало ясное, бледное небо рассвета.

В углу двора жался к стене курчавый ягненок. Рядом с ним похрустывали жвачкой быки. Еще не увядшие листья колыхались на свежесрезанных ветках, которые Азиз в этот день навалил на доски навеса, перекрывшие угол двора. Лола-хон сидела на краю глинобитной площадки, заменявшей террасу у ее дома. Азиз стоял перед ней, ковыряя порыжелые ногти. Фонарь «летучая мышь» освещал половину его худого лица.

— Азиз, по дружбе скажи, мой раис хорошим был человеком?

— Хорошим, лучше нас с тобой, Лола-хон.

— Азиз, я женщина, я любила его, для меня он всегда был хорошим, но, может быть, кишлак иначе смотрел на него?

— Нет, Лола-хон, ты сама знаешь, кишлак думал о нем так же, как ты и как я. Все любили его.

— Ага. Любили. Я знаю это, — внезапно распаляясь, выкрикнула Лола-хон. — А все-таки убили его! Те, кто идет против нас, убили его… Ну, ничего, им тоже жизни не будет теперь. Все дела его не нравились им, вот и убили его. Спасибо товарищу Хураму, теперь я раис, все дела моего раиса продолжать буду я. Каждое мое дело теперь станет для них как нож. Я дышать им не дам, пока не сдохнут они все один за другим…

— Про кого говоришь, Лола-хон?

— Про врагов говорю, Они прячутся, пусть я в лицо их не знаю, имен их не знаю пусть. Они ходят кругом. Когда в кучу свалены золото и навоз, нужен огонь. Все, что навоз, сгорит от огня, пусть мои дела станут для них как огонь. Слышишь, Азиз? Ты мне друг? Будешь мне помогать?

— Скажи, что надо, конечно, тебе помогу.

— Много дел, Азиз… Каждое надо сделать огнем… Думать не надо — если б ты мог ненавидеть, как я… Вот первое дело. Стыдно тебе, Азиз, ты бросил его. Новый участок мы сделать хотели. Начали рыть бугор у реки. Мой раис это дело начал. Откуда нам знать — может, за это и убили его? Потому что оно тоже против наших врагов. Все, что он делал, он против них делал. Значит, теперь в два раза скорее этот участок должен быть наш. Где твои комсомольцы? Почему ты их распустил? Почему сам не ходишь туда?

— У меня в сельсовете большая работа, — уклончиво ответил Азиз. — Времени мало.

— А у меня, скажешь, много его? Но я найду время работать там. Слышишь, Азиз?

В тоне Лола-хон Азиз уловил угрозу. Ему стало не по себе.

— Хорошо, Лола-хон. Обещаю тебе. Завтра приду.

— Смотри, Азиз. Лягушкой будешь — ногой тебя в воду спихну. Иди сейчас, довольно нам зря болтать, иди разговаривай с комсомольцами.

Азиз покорно встал и ушел, удивляясь про себя бешенству Лола-хон.

На следующий день, однако, он за ней не зашел. Лола-хон напрасно прождала его. Поймав в переулке одного из парней, прежде работавших с ней на бугре, она спросила его:

— Почему-не пошел на новый участок? Азиз вчера с тобой говорил?

— Ничего не сказал, — оправдался парень. — Мы все вместе вечером у арыка сидели. Не приходил к нам Азиз.

Еще день прошел, и ничего не изменилось. Встретив Азиза на улице, Лола-хон подошла к нему в гневе:

— Ты лягушка, Азиз. Твои слова не стоят плевка.

— Не сердись, Лола-хон… Я еще не успел.

— Ты не успел? Ну, иди от меня. Ничего от тебя не надо. Смотри, Азиз, придешь теперь на бугор, работать тебе не дам, в глаза тебя засмею.

— Что же, ты одна станешь работать там? — несмело улыбнулся Азиз, но Лола-хон, гневно махнув рукой, уже отошла от него.