Павел Лукницкий - Делегат грядущего

Набрал рукой повод, энергично навалился на стремена и, хлестнув камчой свою лошадь, перешел на крупную широкую рысь.

А утром, проснувшись в своей комнате в Румдаре и выйдя в сад, Хурам как-то сразу почувствовал широко нахлынувшую весну. Весна в самом деле была в полном разгаре. До сих пор она незаметно подбиралась к Румдаре из нижних долин, по пути в высокие горы. Ночи все реже потрескивали легкими заморозками, а в последнее время стали теплыми и благоуханными. В них уже предчувствовалась летняя духота. В нижних долинах соседних районов уже отцвела акация, уже растрескивалась от полдневного жара земля. В горах, которые виднелись из Румдары, все выше и выше поднималась линия снега. Облачные туманы отступали от ледников, ледники, тая, занимались голубым блеском. Хурам размышлял о том, что в диких памирских трущобах, где счет времени ведется по частям тела, по которым неуклонно поднимается солнце, дехкане уже давно справили праздник «хир-пи-чор», что значит: «солнце на мужчине», и в дни праздника играли в поло на лошадях, красили яйца, азартничали в козлодранье. А теперь отмечают зарубками на столбах, как солнце постепенно переходит с колена на бедро, с бедра на живот, с живота на грудь, на три дня останавливается на сердце, и точно так же, как сердце дает жизнь всему организму, так и эти три дня становятся решающими перед севом.

Эти дни были решающими и в Румдаре, но отмечались они не «солнцем на сердце», а качеством пахоты, готовностью инвентаря, успешностью ремонта тракторов в мастерской МТС, вниманием дехкан к распоряжениям политотдела.

Вернувшись в Румдару, Хурам сразу погрузился в дела и не заметил, как прошел день и как все следующие за ним дни и ночи слились в сплошное рабочее время. Все дехкане теперь хорошо знали маленький белый дом в саду у шоссе, против райкома. Без стеснения, привязав лошадей к дереву, входили они в этот дом и без доклада, без стука открывали дверь, на которой было написано: «Sardori Sijosi Şabai» [3] Начальник политотдела. , чтоб потолковать по душам со спокойным, тихим и насмешливым человеком, который умел вникать в каждую мелочь их бытия, который был всегда справедлив и благожелателен и о котором по кишлакам уже было сложено несколько песен.

И напрасно было бы говорить дехканам, что половина их жалоб, дел и забот не имеет никакого отношения к политотделу, что им следовало бы обратиться в другой отдел МТС, в амбулаторию, в суд, в райзо, в исполком. Они отвечали: «Нет… мы пришли к тебе, товарищ Хурам, твой разговор правильный и короткий, мы знаем тебя, а в других местах — длинные разговоры…» И Хурам укоризненно цокал языком, безропотно выслушивал всех и работал за все румдаринские учреждения… И по-прежнему посылал в кишлаки своих помощников. И ездил по кишлакам сам, всех раисов, всех комсомольцев уже помнил в лицо, и многие женщины, беседуя с ним о своих отцах и мужьях, уже робко приоткрывали свою паранджу, зная, что этому человеку не стыдно и не страшно показать свое скрываемое от посторонних лицо.

Хурам и сам не заметил, как случилось, что его вдруг узнали все. Говорил с одним, говорил с другим, с сотнями дехкан говорил о самых маленьких их делах, и дехкане расставались с ним удовлетворенные, успокоенные и позже почтительно здоровались с ним на улицах и на базарах, на пыльных пустырях и среди тополей. Он знал только, что никто другой из румдаринских работников не бывает так часто на людях, не проводит целые дни в кишлаках, не ночует на террасе первого попавшегося дехканского дома, где застала его темнота, не просит никогда у дехканина ничего — ни еды, ни подушки, ни одеяла, ни лошади. Во многих колхозах сев уже начался, и Хураму хотелось не пропустить ни одного поля, на котором зарождалась жизнь нового хлопка. Случалось, по нескольку дней никто в Румдаре, кроме ближайших помощников, не знал, куда запропастился Хурам, в какой кишлак он уехал, почему ему не сидится в конторе, как всем прочим ответственным работникам Румдары. Но Хурам, всегда неожиданно, появлялся именно там, где был в данную минуту всего нужнее. Спокойный, неторопливый, он как бы мимоходом, ленивой походкой подходил к дехканам; присаживался на порог, на край террасы, на борозду, на оглоблю арбы; казалось, вовсе невнимательно слушал, о чем идет разговор, и вступал в него между прочим, будто разговор и вовсе не интересен ему, а так вот, просто, услышал и пришла ему в голову мысль. Но дехкане уже знали, что к каждому слову этого человека стоит прислушиваться, и окружали его, и сосредоточенно внимали ему, и спрашивали его совета даже по самым маленьким, личным, домашним делам.

Все остальные дни, и не только дни, но и ночи, Хурам проводил в мастерских МТС, и еще оставшиеся там тракторы, как живые существа, мужали, крепли и здоровели, и, когда наконец последний трактор, уверенно затарахтев, под смех трактористов забегал кругами по пустому двору, Хурам объявил большое собрание.

Плакаты и красные флаги на длинных шестах вознеслись над воротами мастерских. Под навесом вытянулись длинной шеренгой покрытые скатертями столы. Пиво, кумыс и айран играли в стеклянных кувшинах. Купленный на базаре баран, искусно нарезанный механизатором, разошелся в эмалированных мисках по всем столам. Османов и Гуссейнов сидели на почетных местах, и Хурам оживленно разговаривал с ними о посторонних вещах, не имевших никакого отношения к тракторам. Винников тоже сидел за столом, но, единственный из всех приглашенных, не был ни весел, ни оживлен… В первый раз он по-настоящему чувствовал себя неуверенным и смущенным. И когда Леонов поздравил его с победой, а все трактористы незаметно переглянулись между собой, он потупился и, поднявшись за столом, нашел в себе мужество произнести тост за Хурама и добавить:

— А я, товарищи… Я… Вы можете думать, что я в это дело не верил или что у меня не было желанья работать… Оправдываться мне тут, конечно, не следует, но я… Словом, я понимал так, что раз товарищ Хурам самолично взялся за это дело, то мне и мешаться не стоит, характер у меня такой, нервы и все такое, что мне самое лучшее работать в конторе…

— Ладно, Винников, — усмехнулся Хурам. — Мы и так знаем, что ты в слесаря не годишься. Но мы поздравляем тебя как директора, так сказать, за общее руководство… — И, обращаясь ко всем, серьезно добавил: — Товарищи, я могу засвидетельствовать, что товарищ Винников хоть и сидел в конторе, но последний месяц работал не щадя сил и, чтоб привести в порядок отчетность, проводил за столом целые ночи.

Баймутдинов был в числе приглашенных. Съев свою долю барана, он утер носовым платком жирные губы и попросил у Хурама слова:

— Я здесь у вас только гость. Но я со стороны наблюдал за работой нашего друга Хурама. Вот хочу сказать, Советская власть большое делает дело. Откуда взялся товарищ Хурам? Наш бедный таджик, он, я слышал, родом из пастухов. Много у нас русских раньше работало, а никогда в это время наш район к севу не подходил. Потому что не знали нашей обстановки, дехканина нашего не понимали. А товарищ Хурам пришел, у него сразу работа кипит. Вот что значит национальные кадры. И вот, я смотрю, у вас в мастерской половина рабочих — таджики. Разве они видели раньше машину? Разве не считали они раньше, что всякая машина — творение дьявола?.. А сейчас сами работают и управляют машинами и знают, где у нее сердце, где у нее легкие, где желудок, как ее кормить, как лечить, когда она заболеет. И вот русские товарищи трактористы пусть не обижаются здесь. Я прямо спрошу, кто лучше всех тут работал?.. Кто сейчас на почетном месте сидит?.. Видите — сидит товарищ Османов. Самый хороший работник — наш таджик — товарищ Османов. Мы все теперь сказать можем — товарищ Османов первый у нас человек…