Павел Лукницкий - Делегат грядущего

— Надо еще несколько баев арестовать.

— Надо будет — и арестуем. А раис, я скажу тебе, от меня вчера убежал.

— Правда убежал? — с испугом встрепенулся Бобо-Шо. — Совсем убежал?

— Убежал.

— Ай-ия-ай! — растерянно зашептал Бобо-Шо и склонился к Хураму. — Очень плохое дело… А, рафик… Его надо поймать. И еще я скажу: ты никому здесь не говори, что он убежал.

Хурам подавил зевоту.

— Это почему же не говорить?

— Никто работать не станет, если узнают. Все очень боятся его.

— Ладно, не буду. Сюда-то, я думаю, он больше уже не придет.

— Ой, рафик Хурам. Как сказать можно… подушку еще тебе дать?

Бобо-Шо не дождался ответа. Хурам спал.

Бобо-Шо на цыпочках отошел в сторону и зашушукался с дехканами, кивая на Хурама головой. Дехкане поддакивали ему, и один из них сказал громко:

— Все ляжем здесь. Сначала я буду дежурить, потом тебя разбужу; ты тоже смотри, если кто со стороны придет, сразу всех нас буди.

Бобо-Шо подошел к Хураму, внимательно посмотрел на его лицо, чуть заметно покачал головой и бережно до подбородка прикрыл Хурама одеялом.

Хурам проснулся и прежде всего увидел над собой брезент, подпертый шестами, привязанными к резной спинке кровати. Старик Бобо-Шо, скрестив ноги, сидел на террасе, прошивая сыромятным ремнем свои рваные чоруки. Два других дехканина, развалясь на подушках автомобиля, перелистывали какую-то иллюстрированную брошюру. День стоял высоко, полный солнца и тишины. По двору, выискивая зерно, деловито бродили куры.

— Что же ты не разбудил меня, Бобо-Шо?

Старик отложил чоруки на кошму:

— Рафик Хурам, если ты видел во сне свежее молоко, или мертвеца, или грязь, или, может быть, рыбу, — это к долгой жизни, к удаче и к счастью. Когда человек устал от доброй работы, он видит хорошие сны и просыпается сам. Я не хотел тебе помешать.

— Чудак, но ведь сейчас уже полдень, ты должен знать, сколько у меня дел.

— Э, рафик Хурам, когда придет тебе умирать, ты не скажешь: «Подожди, смерть, у меня много дел». Раз тело твое требует сна, надо ему подчиниться.

Бобо-Шо сошел с террасы и поднес Хураму кувшин воды:

— Освежи лицо и руки, рафик Хурам, потом делай что тебе надо. Вот полотенце…

Хурам торопливо умылся, досадуя на ушедшее время.

— Я сейчас — в сельсовет, а ты, Бобо-Шо, иди по своим делам, неужели ты из-за меня тут сидел?

— Э, рафик Хурам, разве ты не видишь — чоруки рваные?.. Ты, пожалуйста, потом приходи ко мне, надо покушать немного. Когда ехал сюда, от дороги направо видел упавшее дерево? Вот я там рядом живу. Твой автомобиль хорошо пройдет…

Оба дехканина выпрыгнули из машины и молчаливо вышли в ворота, не давая Хураму понять, что обязанности их теперь кончены.

Хурам запустил мотор, кивнул Бобо-Шо и выехал со двора.

День был по-летнему знойным и душным, но, не замечая жары, Хурам разбирался в делах кишлачного Совета, расспрашивал, проверял списки хозяйств, ходил из дома в дом и убеждался, что за неразберихой, за путаными объяснениями дехкан и кишлачного руководства скрываются вопиющие безобразия. Он больше не сомневался, что брошенные дома действительно принадлежат беднякам и что сейчас кишлак, в сущности, находится в руках байства.

Наконец, озабоченный и невеселый, Хурам уселся в машину и выехал из кишлака. Проехав улицу, машина запрыгала по кочкам дороги между полей, и Хурам влево от себя увидел изогнутый ствол упавшего дерева.

«Заеду», — подумал Хурам и свернул в сторону, к кособокому глинобитному дому, окруженному оградой из плетеного тростника.

Бобо-Шо сидел у порога.

На кошме перед Хурамом и Бобо-Шо стояла большая плоская деревянная чашка, из которой только что оба ели бобовую похлебку, густо уснащенную красным перцем. С дальних гор легкими порывами налетал ветер, но после каждой длинной его волны духота снова смыкалась, накрывая поля и сады. Старику Бобо-Шо хотелось поговорить.

— Рафик Хурам… Смотрю я на тебя… Откуда такие, как ты, берутся?

— А какие, друг Бобо-Шо? — рассеянно спросил Хурам. — Разве я не такой, как все?

— Нет, рафик Хурам… — Бобо-Шо задумчиво чертил палкой землю за краем кошмы. — Я старый человек и много видел людей. Зрение у меня старое, как я сам. Пусть глаза у меня больные — ничего, я не только глазами вижу людей. Когда ты со мной в первый раз заговорил, я сразу увидел: простое лицо, сердце простое. Думаю: от какой власти к нам пришел такой человек? Не шумит, не приказывает, а все его слушаются легко, словно ума своей головы…

— Что же ты думал? — усмехнулся Хурам. — От какой власти? Не от Советской, что ли?

— Нет, рафик Хурам, — серьезно ответил Бобо-Шо. — Ты не смейся. Я знаю, ты от Советской власти, только, наверно, ты от большой власти, не от нашей, из Румдары. Большая власть — большой ум, большое спокойствие. Когда наша власть из Румдары приезжает, всем нам тесно от разговора с ней: шумит, кричит, живот впереди несет, слова поперек не скажи. Если скажешь — отвечает: я все знаю, ты что знаешь? Из большого кувшина в малый вода не вместится. Маленький ты человек, глупый ты человек, слушай, что приказывают тебе, кому нужны твои рассуждения?

— Это кто же так к вам приезжает?

— Зачем называть человека? — уклончиво произнес Бобо-Шо. — Такой же, как я, таджик приезжает. Один или другой, разве не все равно? Знаешь, рафик Хурам, я прямо тебе скажу. Много у нас плохих дел, а никто из нас не жалуется.

— Неправильно. Надо жаловаться, если есть на что.

— Нет, рафик Хурам, — убежденно возразил Бобо-Шо. — Бедного человека кто может, кроме баев, обидеть? Никто. Жалобы наши — на баев. Такую жалобу надо нести сильному человеку. А сильный человек в ком ищет опоры? В других сильных людях. А у нас в районе самые сильные люди — баи. Если овца на волка волку пожалуется, что будет?

— Что же, по-твоему, власть в Румдаре состоит из баев?

— Ай, рафик Хурам! Сколько случаев было! Кто жаловался, тому его жалоба на голову падала, а дела оставались такими, какими были.

— Ты, Бобо-Шо, загадками не говори. Скажи прямо, кто из районных властей обижал ваших бедняков, я разберу это дело.

Бобо-Шо упрямо покачал головой:

— Не проси меня, рафик Хурам, не скажу. Если скажу, это будет такое слово, что ты мне не поверишь, начнешь других спрашивать. Все поймут, что это я тебе говорил. И тогда меня убьют, а ты, если и живым останешься, все равно ничего не сделаешь.

— Да кто же тебя убьет? — попробовал допытаться Хурам.

— Ай, рафик Хурам! Ты не спрашивай. Пусть я даже не за себя боюсь… Я стар и один… Вот я не боялся сказать тебе про раиса. Он маленький волк, твоя сила больше. Я знал, что ты можешь сжать руками его волчью пасть. А другого тебе не скажу. За тебя боюсь, за хороших людей боюсь… Думай сам. У тебя светлая голова, большой ум, ты от большой власти пришел, но ты один, ни охраны у тебя нет, ни войска. Тут войско надо… Я так скажу: ты будь осторожен и вокруг себя в сорок глаз смотри, не верь никому.