Павел Лукницкий - Делегат грядущего

— Странно ты говоришь, Бобо-Шо, — задумчиво произнес Хурам. — Не знаю, как тебя понимать. Лучше бы прямо сказал.

— Нет, рафик Хурам, — горячо возразил Бобо-Шо. — Так лучше. Я старый. Я знаю. Вот я скажу тебе о другом. Я шел сегодня по нашей земле. Хорошо полита наша земля. Ты сам сказал спасибо, что мы все успели. А мы тебе говорили спасибо, когда без тебя работали, как ты нам велел. Наши баи смотрели на нас, и я знал, что большая злоба у них на тебя, потому что никто им до тебя не мешал, и власть баями их не считала. Теперь ты пришел, и они знают, что теперь кончены их дела. Потому и злоба их большая… Шел я по нашей земле. Полита и просохла она и стала как пух, когда мы запахали ее. Меня спрашивали дехкане, потому что я старый и землю лучше всех знаю, — можно ли сеять, спрашивали меня. Я шел по земле и брал ее на руку, и сжимал, и сам себя спрашивал: «расид» или «норасид»? Если комок рассыпается в руке — значит расид, готова, мягка. И комки рассыпались в моей руке. И еще: совал ладонь в землю и слушал ладонью, сколько в земле теплоты. Ничья ладонь не чувствует тепло так хорошо, как моя. И сам себе говорил: хорошо, как молоко через час после дойки. Ровно столько тепла. Можно сеять. И всегда это дехканам я говорил. А в этот раз не сказал. Потому не сказал, что о тебе вспомнил, рафик Хурам. Очень большой ум у тебя, и, наверное, ты лучше меня, старика, знаешь, когда сеять. Не знаю, где ты взял ее, но много науки вижу в тебе и верю тебе. Посмотри нашу землю, скажи — можно ли сеять? Один день вперед, один день назад — очень важно: хлопок лучше может взойти и хуже может взойти, я хочу, чтоб был самый лучший.

Хурам, со вниманием слушавший старика, ответил очень серьезно:

— Ты хорошо сделал, что меня спросил, хотя и ошибся: я хуже тебя землю знаю. Но наука, конечно, знает лучше тебя. Я пришлю к тебе агронома.

— О рафик Хурам, был один у нас, — разочарованно протянул Бобо-Шо. — Как табиб покойнику, так помог он нашей земле. Приехал, покрутился, ничего не сказал. «Пришлю распоряжение» — и уехал. Ничего не прислал до сих пор.

— Завтра к тебе приедет агроном, — твердо сказал Хурам. — Я сам пришлю тебе настоящего человека. Верь ему. Хорошо?

— Если по твоему слову приедет человек, если сам с него спросишь — поверю. Другому человеку не поверю. Пусть будет у него от тебя записка, рафик Хурам… Хочешь яблоко?

Бобо-Шо взял с кошмы яблоко, обтер его о халат, протянул Хураму.

Хурам разломил яблоко пополам, вернул старику половину, и оба умолкли, жуя ароматный плод.

— Рафик Хурам… — сплюнув семечки, снова заговорил старик. — Ты мне не сказал, как ты стал большим человеком и почему у тебя сердце простое, как у самого маленького дехканина?

— Далось тебе все узнать обо мне? — улыбнулся Хурам. — Сердце у меня самое обыкновенное, такое же, как у тебя. Сколько раз ты спрашиваешь меня, и ведь я тебе уже все рассказал. И напрасно ты стараешься доказать мне, что я большой человек. Верь, старик, такой же, как ты… Только знаний у меня больше — больше твоего пришлось видеть, и очень мне всегда хотелось учиться.

— Мне тоже хотелось, — задумчиво молвил старик, — а жизнь моя прошла здесь, среди этих садов и полей. Почему у тебя вышло, а у меня нет?

— Потому что, когда тебе было столько лет, сколько сейчас мне, не было на свете Советской власти… Не было Красной Армии, в которой ты бы шесть лет мог воевать с басмачами, не было в Москве больших школ для таких маленьких людей, как ты и как я… Что ты спрашиваешь меня об этом, старик, неужели не знаешь сам?

— Нет, рафик Хурам… Я не о том. Это я знаю, кто этого не знает сейчас… Я спрашиваю тебя, почему у тебя душа от знанья светлеет, — большой мир и покой я вижу в твоей душе, а в мою душу знанье приносит сомнения, — я ведь тоже за эти годы много узнал. Как вода в реке: чем больше песчинок несет, тем темнее она. Пусть даже тот песок золотой.

— Потому, что твоя река как в горах река — дикая, прыгает со скалы на скалу, а скалы эти наворочены тысячами темных лет, грязи много на них, разных глин и обломков, и струи твоей реки наталкиваются одна на другую, бегут беспорядочно и бесцельно, размывают берега и никакой пользы ни тебе, ни другим не приносят… А вот ты возьми эту реку и очисти ее от камней, сделай для нее ровное русло, укрепи ее берега, не давай ей бушевать как ей захочется, какой твоя река будет? Как мудрый арык, чистый, спокойный, у которого цель одна — орошать сады и посевы, служить людям на пользу… Понимаешь, наша партия очищает все реки, направляет их к одной цели, к тому огромному посеву, из которого вырастет новый, полный счастливой жизни, веселый мир. Как русло у чистой реки, крепка основа нашего коммунистического пониманья. Тебе это трудно понять, Бобо-Шо?

Старик в глубокой задумчивости чертил землю острием палки.

— Нет, рафик Хурам, — медленно произнес он. — Я понимаю. В наших людях еще мусора много. Тут старая вера — от мулл. Тут страх и жадность — от баев. Тут лень и злоба — от плохой жизни. Когда я думаю о себе (я, знаешь, часто теперь спать не могу, все думаю), вижу много во мне плохого, как ишак этот вьюк несу, сам не могу сбросить, все думаю — кто подойдет, поможет?.. Ты, рафик Хурам, первый так со мной говоришь, вот за это тебе спасибо. Буду жив, наверно, твой мир перейдет в мою душу… Вот буду счастливым тогда.

Старик замолчал, созерцая облако желтой пыли, гонимое по дороге новым порывом ветра. Хурам тоже молчал, рассматривая лохматые волосы и спутанную бороду старика, подпертую жилистыми руками, сжимающими конец воткнутой в землю палки. Столетья назад такие старики в тиши горных долин размышляли об откровениях только что созданного корана.

— Что ж… надо ехать… — тихо промолвил Хурам.

Бобо-Шо не ответил. Хурам, поняв, что старик сейчас не замечает его, встал и, не попрощавшись, направился к дувалу, за которым стояла накаленная солнечными лучами легковая машина.

Едва Хурам остановил запыленный, разогретый солнцем автомобиль, из дома политотдела навстречу ему вышел секретарь.

— Товарищ Хурам, позвони сейчас же в мастерские.

— Что там еще?

— Позвони… Неприятность большая. Не хочется и говорить.

Хурам нахмурился, торопливо прошел в кабинет, к телефону.

— Алло, алло… Механизатор?

— Я… Товарищ Хурам? Приехали? Вас мы и дожидаемся. Срочно заезжайте к нам в мастерские.

— А что у вас там?

— Дело есть тут одно некрасивое… можно сказать, государственной важности. Лично поговорить надо.

— Ладно, сейчас буду… — Хурам повесил трубку и раздосадованно пробормотал: — Что еще у них там такое?