Павел Лукницкий - Делегат грядущего

— Ты, кажется, в самом деле думаешь, что если навесить тряпочек, то хлопку поможет аллах?..

— Ты дурак! — сердито ответил Саид. — Эта тряпка отсюда, — и он показал Азизу полу своего истрепанного халата, от которой был оторван кусок, висевший сейчас на шесте, — отсюда. Мой халат, тряпка моя, висит на моем шесте — значит, все будут знать: эта земля моя. А вон тот старик — видишь, ходит в одном чулке? Спора не будет — все видят: та земля его, раз его второй чулок на палке висит… Мы не комсомольцы, писать не умеем… Нечего тут смеяться, шерстяная твоя голова, хоть ты и секретарь сельсовета… Посмотрим еще, у кого будет больше коробочек…

Азиз отошел, серьезный, и комсомольцы на своем участке втихомолку встревоженно переговаривались: как бы в самом деле опять не перегнал их Саид. А другие бригады, видя, что даже старики последовали примеру Азиза, тоже разделили свои участки на клочки по числу людей и уже всерьез отдавались незнакомому прежде чувству. И по утрам бригадирам не приходилось больше будить людей, дехкане вставали и торопились сами и ревниво поглядывали на хлопок соседних участков… А хлопок наливался водою и солнцем, коробочки умножались, росли, тяжелели; кусты, словно переняв чувства людей, торопились расти так, как никогда не росли, и уже из других колхозов приходили в кишлак Лицо Света люди, полные любопытства, и жители кишлака Лицо Света встречали их с затаенным задором и снисходительно им улыбались, когда те в удивлении считали и пересчитывали коробочки на самых лучших кустах…

От множества коробочек кусты становились так тяжелы, что начали ломаться и трескаться ветви, — этого никогда еще не было, и Хурам велел подвязывать их кручеными нитками. Старухам кишлака много пришлось поработать, чтоб насучить шерстяных ниток из обрывков старой одежды, но они справились с этим делом…

Дехкане были довольны своими старухами, и собой, и своими полями и, говоря о зреющем урожае, подсчитывая, сколько его может быть и что получится, если разделить эту цифру на трудодни, недоверчиво посматривали друг на друга, принимались считать сначала и умолкали, убеждаясь, что все подсчитано правильно и никакого подвоха в невероятных цифрах как будто не может быть…

Хотя осень и была еще за горами, но с гор по вечерам уже струилась освежающая прохлада, и все с нетерпением ждали, когда же наконец с тихим треском начнут раскрываться коробочки и по кишлакам пробежит веселая весть — время уборки настало!

Азиз больше не думал об Озоде, ему казалось, что то время, когда он думал о ней, было очень давно, хотя и то время и это было всего только на двух краях одного и того же жаркого, душного лета. И уже никому в кишлаке не приходило в голову что бы то ни было при случае попомнить Азизу. Даже Лола-хон обо всем как будто забыла, потому что никогда еще не разговаривала с ним так дружественно, как теперь.

Хурам проснулся с приятным ощущением бодрости. В комнате было темно, но за ставнями чувствовалось солнечное раннее утро. Хурам хорошо выспался в эту ночь, надо было вставать и идти на сдаточный пункт, понаблюдать за приемкой хлопка.

Время было осеннее. Шел сентябрь. На всех полях уже началась уборка. В этом году хлопок впервые собирали по сортности. Это значило, что каждый колхозник, обходя кусты, имел на себе три сшитых из мешковины кармана и, срывая белые клубки, клал их в тот или иной карман.

Волокна в тридцать два — тридцать три миллиметра длиной, белые, мягкие, считались отборным сортом; у каждого колхозника была миллиметровая линейка, время от времени он расправлял на ней волокно… Первый сорт был грубее и меньшей длины, вторым сортом шли волокна пожелтевшие или загрязненные землею, лиственной шелухой… Колхозники быстро научились определять сортность на глаз и редко уже ошибались. В прошлые годы они дожидались созревания всего хлопка и только тогда разом его собирали. Было много потерь и порчи, потому что клубки, созревшие раньше других, осыпались на землю, пачкались, разносились по полю ветром.

В этом году велено было собирать хлопок по мере его созревания. Это требовало большего внимания: надо было по нескольку раз проходить по рядку и думать о каждом клубке — взять его или еще на время оставить. Но зато процент отборного хлопка повысился чуть ли не вдвое, отборный хлопок принимался по повышенным ценам, стоимость трудодня повышалась… Все это уже хорошо понимали колхозники, но Хураму много пришлось поработать, много походить по полям, объясняя немудрые таинства миллиметровой линейки, разницу между различными сортами сырца и выгоду, которую даст колхозникам уборка по-новому. Хурам знал, что колхозники ему верят, что любое указание политотдела принимается ими охотно, но Хурам добивался не слепой веры в инструкцию, а ясного понимания ее смысла, он хотел, чтоб новые методы уборки стали естественной необходимостью для дехкан. Это было главное, этого ему удалось добиться, и сейчас Хурам был спокоен, все делалось так, как надо…

Хурам лежал в постели, размышляя о ящиках, которые он велел поставить на всех дорогах и по улицам в кишлаках. При перевозке на тряских арбах часть хлопка осыпалась на дорогу и погибала. Если повсюду поставить ящики, чтобы прохожий, заметивший рассыпанный хлопок, подбирал его и бросал в ближайший ящик, то за весь период уборочной многие тонны хлопка будут сохранены. Пусть эти тонны пойдут третьим сортом, но ведь и третий сорт предусмотрен планом. Хурам размышлял о том, что человек с психологией собственника не станет подбирать и сохранять добро, которое лично ему не принесет никакой непосредственной пользы, и если, как показали последние дни, ящики все же наполнялись, то это значило, что за этот год в психологии дехканина многое переменилось.

Размышления Хурама прервал странный шелест за окном — Хураму показалось, будто кто-то царапает ставню снаружи. Он прислушался. Кто-то, несомненно, пытался приоткрыть ставню. Хурам резко повернулся в постели и, делая вид, что продолжает спать, наблюдал за окном сквозь полусомкнутые ресницы. Ставня медленно чуть-чуть приоткрылась, на пол легла полоса яркого света. Хурам приготовился разом вскочить: «Черт его знает, кто может ломиться ко мне», но неожиданно с удивлением увидел на подоконнике большую желтую, спелую дыню. Волосатая коричневая рука осторожно привалила ее к косяку и, беззвучно прикрыв ставню, исчезла. Хурам услышал шарканье удалявшихся ног.

С некоторых пор, возвращаясь к себе домой или встав утром с постели, Хурам находил на крыльце под дверью или на наружном выступе подоконника то арбуз, то несколько яблок, то кулек с изюмом…

Это озадачивало его — сколько ни расспрашивал он окружающих, никто не мог объяснить ему происхождение странных подарков. Хурам уже склонен был думать, что кто-то пытается спровоцировать его таким образом: подсунуть вот так добро, а потом распространить слух: вот, мол, начальник политотдела у нас — не гнушается мелкими взятками… Хурам знал, что даже такая мелочь могла привести к большим разговорам, и поэтому не пользовался подкинутыми фруктами, а обычно передавал их в расположенные по соседству детские ясли.