Павел Лукницкий - Делегат грядущего

Заметив Хурама, хунукцы поднялись с мешков. Одильбек порывисто встал и, протянув руки как бы для объятья, пошел навстречу Хураму, прямой, гордый и полный достоинства.

Январь 1935 г. — апрель 1936 г.

Ленинград

Молодые читатели семидесятых годов! Я думаю: иные из вас смутно представляют себе историческую обстановку на окраинах Средней Азии двадцатых-тридцатых годов, те события, какие были хорошо знакомы вашим предшественникам — молодежи тех давних лет. Этим событиям посвящены некоторые из публикуемых здесь памирских рассказов, написанных после десяти тысяч километров, сделанных мною верхом и пешком по малоисследованному в ту пору высокогорью. Многое из тогдашней обстановки теперь даже трудно себе представить. Да, еще в 1930 году наша государственная граница на протяжении сотен километров в Таджикистане оставалась открытой. Линия погранзастав проходила по тылам Памира, ибо дикие горы в приграничных районах Памира, как и в сопредельном дружественном нам Афганистане, были почти не исследованы… Да, Афганистан был первым из всех государств, в годы Октябрьской революции признавшим Советское правительство и вступившим с одобрения В. И. Ленина в дипломатические и в дружеские договорные отношения с РСФСР… Но и нам, советским людям, и нашим друзьям — афганцам угрожала опасность от крупных и мелких басмаческих банд, возглавленных вначале свергнутым в 1920 году и бежавшим за рубеж бухарским эмиром, затем международным авантюристом Энвером-пашой, а когда Энвер был убит в бою, ставленником эмира — Ибрагим-беком. Эти банды, сформированные и вооруженные английскими и другими империалистами, бежав от Красной Армии в глухие сопредельные горные ущелья и пустыни, совершали нападения на советскую территорию, досаждали и бессильным в ту пору справиться с ними афганцам… В 1931 году Красная Армия рука об руку с бедняцким населением Таджикистана, сформировавшим отряды добровольцев и «краснопалочников», окончательно ликвидировала банды басмачей. Ибрагим-бек был взят в плен таджикскими колхозниками. С тех пор мирному развитию таджикского народа и нашей всегдашней дружбе с народами Афганистана уже никто помешать не мог. Именно в эти годы — 1930—1932 — я и совершил три первых своих путешествия по Памиру и другим южным районам Таджикистана.

Я пишу этот рассказ в 1933 году, когда юго-восточная граница уже закрыта и наши пограничники, строго храня мир на берегу Пянджа, оберегают жителей прибрежных колхозов от всяческих происшествий. Но еще несколько лет назад все было иначе.

В ту недавнюю пору случилось так, что в кишлаке Умный Камень власть перешла в руки женщин. Сам по себе этот факт, будь он где-нибудь на Памире, не показался бы никому удивительным: женщины на Памире свободны, никогда не носили они паранджи и трудятся зачастую больше мужчин, многие из них — коммунистки, а в «Трудах Памирской экспедиции» помещены всем известные фотографии дряхлой председательницы сельсовета в рушанском кишлаке Кала-и-Вамаре, что означает в переводе — Светлая Крепость, и другой, молодой памирской женщины, которая недавно училась в Восточном институте и была выбрана в члены Совета такого кишлака, который называется городом Ленинградом…

Но кишлак Умный Камень находится не на Памире, а много ниже по Пянджу, в той области, в которой когда-то собирались подати для содержания гарема пресыщенного роскошью эмира бухарского. В этой области многие женщины еще и до сих пор закрываются белыми покрывалами и не смеют вступить в разговор с заезжими советскими работниками. И все-таки в кишлаке Умный Камень власть захватили женщины, и совсем не потому, что кишлак богат каким-нибудь чудодейственным камнем, который мог бы действительно научить жительниц уму-разуму.

Но, может быть, из любопытства вы хотите знать, почему кишлак обладает таким странным названием? Я скажу вам: по ту сторону Пянджа высится берег афганцев, но он скалист и безлюден, потому что когда-то в древности рухнул с гор многошумный обвал, полетели вниз скопища скал, и легла посередине реки увесистая гранитная глыба. Она так удачно легла, что загудел своими водами Пяндж и ринулся на будущий берег афганцев, обнажив с другой стороны полукруглую ровную мель. И хотя эту полукруглую мель тоже засыпали камни, но площадка ее оказалась не так крута, чтоб на ней в будущем не мог вырасти одинокий кишлак с тутовыми деревьями, с широкой листвою гранатов и с клочками трудных посевов. И жители назвали кишлак Умным Камнем, потому что не ляг эта глыба посередине реки, не было бы здесь кишлака, и не росли бы здесь дети и деревья, и уж, конечно, не могла бы здесь родиться, жить и состариться та беззубая, тощая, но до сих пор сильная женщина, которую зовут Гюль-Биби.

Муж Гюль-Биби был убит басмачами перед тем, как с севера в первый раз пришли солдаты не Белого Падишаха, а другие, у которых на фуражках горели красные звезды. В ту пору басмачи каждый день приходили и уходили по единственной конной тропе, которая лепится по скалам вдоль берега Пянджа, и, уходя, забирали все новых и новых мужчин из присмиревшего кишлака. А тех, кто не хотел уходить, басмачи убивали, и таких было вовсе не много, потому что все очень боялись и предпочитали не умирать. Но среди немногих оказался муж Гюль-Биби, который с самого детства ничего не боялся, и если пас стада муллы на верхних пастбищах над кишлаком Умный Камень, то лишь из-за неудобной привычки питаться хоть чем-нибудь, хоть шариками крута, скатанными из старого овечьего молока. Муж Гюль-Биби не захотел уходить с басмачами, и тело его долго висело отдельно от головы на выступе острозубой скалы, куда никто, кроме сутяг ястребов, не мог добраться.

И когда не осталось мужчин в кишлаке Умный Камень, а с севера пришла весть, что за басмачами гонятся всадники с красными звездами на фуражках и что басмачи, убегая, обязательно еще раз пройдут через кишлак Умный Камень, Гюль-Биби, утерев рваным подолом слезы, собрала всех женщин и сказала со злобой, что не будет басмачам пути через этот кишлак, пусть все останутся на тропе, и если им не захочется погибнуть от всадников с красными звездами на фуражках, скачущих следом за ними, то пусть прыгают с тропы в воющий Пяндж и гибнут иначе — от холодных ударов воды.

Тогда женщины вышли из кишлака к ручью, впадавшему в Пяндж из бокового ущелья. И, осторожно взглянув вниз, под обрыв, и еще раз убедившись, что нет никого на свете, кто мог бы перепрыгнуть через узкое это ущелье, разрушили мост, ветхий бревенчатый мостик, присыпанный сверху хворостом и камнями, тот единственный мост, который переносил ненадежную тропу в их кишлак.