Павел Лукницкий - Делегат грядущего

Басмачи не хотели падать в неприятно воющий Пяндж и не расхрабрились настолько, чтобы перепрыгнуть через ущелье, даже коней своих они не могли повернуть на узкой тропе. И в Пяндж полетели только ошалелые, ни в чем не повинные кони, и никто никогда их больше не видел. Но и басмачей никто больше тоже не видел, хотя они и устремились пешком по тропе обратно. Женщины слышали дальние выстрелы, очень слабые выстрелы, потому что их заглушал шум пянджской воды, и Гюль-Биби заулыбалась, расчесывая деревянным изломанным гребнем волосы, которых еще было много, хотя в день смерти мужа она вырвала себе два пучка у висков.

Вот после этого случая женщины и возомнили себя безраздельными хозяйками кишлака, и, когда в кишлак вернулись многие из уведенных басмачами мужчин, женщины только по привычке облеклись в белые покрывала и спрятали в самые темные закоулки души все разумные и решительные слова. И жизнь пошла своим чередом: мужчины распоряжались всем, как всегда, и решали дела, и покупали себе жен, продавали лучших своих дочерей тайком от их матерей хунзийским купцам за опий, объясняя всем, что желают дочерям в дальнем краю богатства и счастья, которых не может быть в их бедном кишлаке Умный Камень, а непокорных дочерей били, таская за косы по каменистым дворам. Да и во всем остальном мужчины вели себя так, как от века полагается мусульманам, превыше всего на свете почитающим священный коран.

Но когда старшей дочери Гюль-Биби, которую звали Розиа-Мо, исполнилось четырнадцать лет и белая борода — аксакал кишлака — решил взять ее в жены (потому что, не имея отца, она стоила дешевле других), а Розиа-Мо плакала и не хотела — случилось во второй раз происшествие, возмутившее бестревожную жизнь кишлака. Оно случилось потому, что Гюль-Биби вырвала третью прядь волос на своей голове и собрала всех женщин, и женщины учинили бунт и во все голоса прокричали, что сейчас в их стране существует Советская власть, и хотя кишлак спрятан в горах далеко от глаз этой власти, но на аксакала все же найдется управа. И ничего не могли поделать мужчины против женской бешеной силы, и не удалось им нигде найти Розиа-Мо: сидела она, бледная и испуганная, в одной из зерновых ям, заваленной сверху камнями, во дворе полуразрушенного дома возмутительницы кишлака Гюль-Биби.

А сама Гюль-Биби первый раз в своей жизни отправилась пешком в дальнее путешествие и пропадала пять дней, а в конце пятого дня вернулась верхом на маленьком ишаке, и за ней ехали два вооруженных таджика в суконных белых халатах. И в кишлаке произошло большое собрание, в первый раз такое большое собрание, и Розиа-Мо, похудевшая за эти пять дней, вышла из зерновой ямы на яркий солнечный свет. А белая борода — аксакал — уже не хотел брать ее в жены, потому что единственным его желанием стало убить эту маленькую исхудалую тварь, но он ничего не мог сделать сейчас, при двух вооруженных таджиках. Тогда он сообразил, что убьет ее — все равно убьет ее — позже, когда уедут эти два вооруженных, и, нахмурившись, слушал слова, которые произносило собрание. И узнал из этих слов, что он больше не председатель Совета и что сегодня пришло неслыханное время, когда председателем сельсовета станет не самый старый, влиятельный и почетный человек в кишлаке, а кто-то другой, из оборванных пастухов, которым не хватает времени даже на то, чтобы выспаться хорошенько, ибо и ночью должны они следить, чтоб не сорвался со скалы какой-нибудь беспокойный баран. А женщины на собрании кричали и размахивали пестрыми ситцевыми рукавами и говорили такие вещи, о каких ни один мужчина не решился бы сказать вслух. Но женщин в кишлаке было больше, чем мужчин, а два вооруженных таджика не мешали женщинам говорить, и тут в первый раз стряслось в кишлаке богопротивное нарушение мусульманских законов. Оно совершилось, когда все собравшиеся подняли руки, а два вооруженных таджика считали этот зыблемый лес. Разве есть хоть какое-нибудь значение в том, что женских рук оказалось больше, чем рук мужских? Разве могло быть иначе, раз женщин в кишлаке народилось больше? Разве из этого можно делать закон? Но два вооруженных таджика сказали, что именно в этом закон, и председателем сельсовета очутилась старая Гюль-Биби, нищая Гюль-Биби, женщина Гюль-Биби…

Белая борода — аксакал — плевался от бешенства, но два вооруженных всадника посадили его на того ишака, на котором Гюль-Биби вернулась из своего путешествия, и, вскочив на своих худосочных коней, уехали вместе со стариком из кишлака, сказав всем на прощанье, что всякое приказание Гюль-Биби должно быть исполнено, а если кто-нибудь захочет противиться Гюль-Биби, они приедут опять и посадят того человека на ишака, как посадили на ишака сейчас белую бороду — аксакала.

Тогда жизнь в кишлаке пошла по-новому, и хунзийские купцы перестали по ночам на турсуках переплывать Пяндж, и два продавца опиума сами ушли куда-то за Файзабад и уже не вернулись, и после этого в кишлак приехал и в доме Гюль-Биби поселился дарвазец-милиционер, которого звали Хушвакт-зода. И случилось многое в кишлаке, чего не могло случиться во времена аксакала: над самым отвесом ущелья, на краю кишлака, у нового, хоть и такого же зыбкого моста вырос дом, первый дом, побеленный известкой, с деревянными рамами в окнах, сквозь которые не продувал ветер, потому что в рамы были вставлены стекла; до этого никто в кишлаке не знал, что такое оконные стекла, потому что такой искусной и мудрой вещи никто не видал. А крыша дома тоже оказалась невиданных свойств, ибо крыша была из зеленых железных листов, привезенных с далекого севера на ишаках. И дом этот назван был школой, и в доме поселилась тонкая женщина из Бальджуана, которая умела читать и писать, как мулла. И много другого переменилось в кишлаке Умный Камень, о чем можно рассказать в другой раз.

А Розиа-Мо высчитала, что осень, которая скоро придет, будет ее семнадцатой осенью, и Розиа-Мо знала еще кое-что, о чем знал, кроме нее, только милиционер Хушвакт-зода и, быть может, догадывалась старая Гюль-Биби. Ни одного зуба не осталось у Гюль-Биби, и ни одного испорченного зуба не нашлось бы в ровном ряду голубоватых зубов Розиа-Мо, блестевших, когда она улыбалась. А улыбалась она все чаще и чаще, особенно когда бывала одна и когда ничто не мешало ее веселым раздумьям. Зато Хушвакт-зода видел все меньше из того, что творилось вокруг него в мире, потому что все пристальней глядели на него серые большие глаза. Но все должна была принести с собой осень, прилетающая всегда вместе с продолжительным прохладным ветром из ущелий Афганистана. И осень явилась.

Однажды утром жители кишлака услышали дальние женские голоса и, когда осмотрелись, заметили трех женщин на той стороне Пянджа, на узкой полосе берега под скалами Сафедхирса. Женщины стояли на берегу в красных платьях и махали руками. И прикладывали ладони ко рту, и кричали — пронзительно, долго кричали. Потом прыгали с камня на камень и подбегали к самой воде, словно ища места, наиболее близкого к кишлаку, и снова кричали. Никогда на том берегу никто в кишлаке не замечал женщин. Да и мужчины редко-редко появлялись на том берегу. Они выходили из ущелья, углублявшегося в Афганистан, и медленно шли по берегу, прыгая по камням, и исчезали направо, там, где река поворачивала вместе с узкой долиной. Это были обычно одинокие путники, пробиравшиеся трудным путем по своим неведомым бедняцким делам. Но сейчас на том берегу суетились три женщины, и они никуда не стремились уйти, они только взмахивали руками, о чем-то беспокоились и кричали, словно не было у них никакого другого пути, кроме как через Пяндж. И жители кишлака Умный Камень столпились на берегу, и смотрели на это странное дело, и недоуменно переговаривались. И недоумение их могло бы продолжаться долго, потому что шум Пянджа смешал все слова, какие выкрикивали три волнующиеся женщины на той стороне. Но здесь медленной, угловатой походкой к жителям кишлака спустилась старая Гюль-Биби. Она не пыталась вслушиваться в крики, летящие через Пяндж, потому что старость затуманила ее слух. Она только долго глядела на тот берег из-под своих морщинистых, приложенных ко лбу ладоней. Ее взор был еще достаточно острым, и она изучала им все движения тех женщин. А потом повернулась к Пянджу спиной и сказала жителям кишлака Умный Камень: