Петр Капица - Неслышный зов

Первыми двинулись в путь десятиместные великаны с высоченными мачтами, оснащенные полным набором парусов. Разогнавшись, они полетели, будто птицы, готовые оторваться ото льда.

Шумова с Громачевым устроились на небольшом трехместном буере «Соколенок». Его паруса некоторое время обвисали, затем так внезапно надулись, что «Соколенок» прыжком сорвался с места и понесся с такой стремительностью, что попавшийся на пути сугроб разлетелся, словно рой белых мух.

Буера с накрененными парусами летели по заливу со скоростью курьерских поездов. Ветер рвал одежду, свистел в ушах. На одной из зеркальных плешин ведущий конек «Соколенка» врезался в едва заметный бугорок. С коньком ничего не случилось, он перерезал преграду, а Громачев не удержался в буере и по инерции вылетел на лед и метров тридцать скользил на спине.

Облегченный буер умчался дальше и пропал за снежными завесами.

Снег набился за ворот и в уши. Отряхиваясь, Ромка корил себя за нерасторопность.

Правей, звонко хлопнув, взлетела красная ракета. Там, видно, что-то случилось. Все буера развернулись и помчались на помощь.

Но вот снова мелькнул «Соколенок» и, сделав полукруг, ослабил ход. Встревоженная Нина подбежала к Ромке:

— Не ушибся? Цел?

— Ободрался малость, но ничего. Что там стряслось?

— Не знаю.

Нина опять отдала Громачеву одну свою рукавичку. И они, крепко держась за борта, отправились на «Соколенке» к месту происшествия.

Аварию потерпел буер-великан, наткнувшись на треснувшую и выпиравшую краем льдину. Фабзавучников разбросало. Легкие сани буера опрокинуло, полоз первого конька погнуло, а мачта сломалась…

Едва товарищи успели поймать оторвавшиеся паруса и утихомирить их, как на берегу раздался вой сирены, далеко разносившийся в морозном воздухе.

Сирена требовала вернуться на базу.

«Соколенок» подкатил к яхт-клубу раньше всех. Шумова и Громачев, лежавшие на обледенелой парусине, так промерзли, что не могли вымолвить ни слова. Кататься им больше не хотелось. Взявшись за руки, они побежали греться к печурке.

Их уже не пугало то, что насмешники назовут их женихом и невестой.

После лыжного похода Ромку стало тянуть к Нине. Видно, то же самое творилось и с девчонкой, потому что ежедневно в столовке фабзавуча он натыкался на ее вопрошающий взгляд.

В фабзавуче и общежитии нелегко встречаться украдкой. Боясь насмешек, Нина и Ромка придумали условный язык. Квартиру Сергея Евгеньевича они называли постом номер один. Постом два был пустынный переулок за мостом. Три — каток. Четыре — касса кинотеатра «Пчелка». В этой старенькой киношке самым дешевым был последний ряд на балконе.

Увидев Нину в фабзавуче, Ромка подходил к ней как бы поздороваться и скороговоркой спрашивал:

— Пе три или четыре?

— Два, в одиннадцать, — отвечала она, если вечером была очень занята.

Больше всего Ромке нравилось встречаться с Ниной в «Пчелке». На балконе было жарко. Некоторые зрители даже снимали пальто. Как только свет гас и над головой во тьму устремлялся ширящийся к экрану световой луч, Нина тесно прижималась к Ромке и укладывала свою руку в его ладонь.

Здесь они видели «Детей бури», «Парижского сапожника», «Конец Санкт-Петербурга», «Катьку — Бумажный Ранет».

Из духоты кино поток зрителей выносил их на морозную улицу. Полагая, что так поздно никто из фабзавучников не встретится, Ромка с Ниной шли домой под ручку.

Дом к одиннадцати часам уже слеп. Лишь кое-где тускло светились занавешенные окна. Девушка и юноша осторожно поднимались по темной лестнице наверх и останавливались на площадке у окна между пятым и шестым этажами. В эту пору никто из жильцов на чердак не проходил. А девчата и комендант спали. Можно было без опаски побыть наедине.

Прижавшись друг к дружке, они несколько минут стояли молча, испытывая ни на что не похожее блаженство.

Иногда Ромка стискивал девчонку за плечи и целовал так, что она теряла дыхание и начинала отталкивать. Но стоило ему отстать, как Нина опять тянулась к нему. Видно, ей приятны были эти муки. Она как-то умела одновременно отталкивать и удерживать.

В юности не очень-то знаешь, как избавиться от неясного томления, похожего на жажду. Поцелуями эта жажда не утолялась, а скорей разжигалась, хотелось большего. Но Нина допускала вольности до какой-то невидимой черты. Стоило хоть немного переступить ее, как девчонка менялась: губы ее становились твердыми и колючими, коленки острыми, а пальцы рук похожими на сучья. Она словно ощетинивалась и говорила:

— Все. Я ухожу. Завтра рано вставать.

Чтобы удержать ее хоть на минутку, Ромка однажды пошутил:

— Прямо ежиха, вся колючая.

— Всегда так будет, — сказала Нина. — Я не люблю грубых.

Отпустив ее, Ромка надулся.

— О чем ты думаешь? — заискивающе спросила Нина.

— О том, что ты трусиха. Тебе нравится только дразнить.

— А если я буду смелой, ты сам испугаешься, — ответила она с непонятной ему угрозой и ушла наверх.

«Что за предупреждение? — не понял Ромка. — Чем она намерена испугать? Впрочем, если дать волю, мы действительно бог знает чего натворим».

Несколько дней Ромка избегал встреч с Шумовой. А она, привыкнув к ним, в столовой ловила его взгляды и ждала коротких фраз о свидании. Он лишь хмурился и, словно не видя ее, отворачивался. Не выдержав игры в молчанку, Нина подошла к нему во дворе и спросила:

— Ты что, рассердился на меня?

— Нет, — не глядя ей в лицо, ответил он. — Просто понял… ты права.

— Но глупо ни с того ни с сего обрывать всякие отношения. Останемся хорошими друзьями. А как кончим фабзавуч — решим, как нам быть. Мы же взрослеем.

— Тебя это устроит?

— Навряд ли. Но что делать? Ты предложишь другое?

— Нет, — поразмыслив, ответил Ромка. — Ты права, будем… как парень с парнем.

Больше Громачев не провожал Шумову выше своего этажа, хотя ему очень хотелось побыть с ней в темноте.

Начались дни зачетов по теории и практике. Впереди замаячили каникулы.

— Ты куда летом поедешь? — спросила Нина Ромку.

— Домой, наверное, куда же еще?

— А не хочешь побродить по Военно-Грузинской дороге? Калитич туристскую группу собирает. Проезд на Кавказ у нас бесплатный, деньги понадобятся только на еду.

— Заманчиво! Надо подумать, — неопределенно ответил Громачев.

Но стоило ему заикнуться о Кавказе Лапышеву, как тот взорвался:

— Ты никак из-за паршивой девчонки товарищей собрался продать? Разве не знаешь, что нас уже третьей командой числят? А может, за вторую играть придется. И думать не смей!

Пришлось Нине сказать, по какой причине он не сможет составить компанию в поездке на юг.

— Ладно, гоняй все лето мяч с твоим противным Лапышевым, а мы горным воздухом подышим! Эх ты, поэт! Там Пушкин и Лермонтов бывали! Орлы парят, а у тебя на уме какое-то киканье!