Альберт Лиханов - Встречи

— Эй, ребята, не зевайте, через полчаса затор создадите! — крикнула с противоположного берега девушка в фуфайке.

Мы подбежали к затору, баграми растолкали бревна и удивились, как у нас все ловко получилось. Не хуже самих сплавщиков. Надо в оба глаза смотреть за Шомоксой, потому круглосуточно и дежурят тут. У нас дневная смена.

Спали мы в сплавном домике вместе с начальником. Звали его Павлом Игнатьевичем. Он принимал рабочих, выписывал наряды, вообще, он тут всем командовал. И люди, чувствовалось, его любили. «Игнатьич скоро приедет», — говорили они и к его приезду старались свой участок подчистить.

— Газету надо выпустить, ребятки, — однажды сказал Игнатьич. — Умеете ли вы рисовать? И пером писать что-нибудь?

— А как же? — удивился Федя-Федя и указал на меня: — Это вот наш поэт, не хуже самого Сокова пишет.

— Сокова не слыхал, а вот дедушку Крылова знаю. В школе учил, о том, как свинья под дубом желуди ела. Одного Крылова и помню… Материалов я вам дам кучу, кого надо похвалить — похвалим, а кого поругать — поругаем. Не сильно, конечно, ругать, чтоб не озлоблять людей, не отталкивать от сплава. Лес-то — валюта!

И мы взялись делать газету. Два дня по материалам начальника писали заметки, потом «печатали» набело, я кое-какие рисунки нарисовал, и газета получилась на славу: яркая, злободневная, с юморком. Придумали даже раздел «Кому что снится». Лизе, например, «приснилось», будто бы она готовит оладьи. А оладьи очень любил Игнатьич, и он больше всех смеялся над этим Лизиным сном.

— Хочешь-не хочешь, а исполняй свой сон. И поэтов наших угости.

Все шло хорошо. Сплавщики радовались своим успехам, основная масса леса по Шомоксе пройдет к пролетарскому празднику. Мы тоже собирались с Федей-Федей к Первомаю в Устюг. Хотелось нам пройтись по городу в многолюдной первомайской колонне. Из всех техникумов наши ребята самые лучшие песенники — это мы знали по прошлым праздникам.

Любит порядок наш Синицын, низенький энергичный военрук.

— А ну-ка, песню! — бывало, весело крикнет он.

Подскочит к первым рядам и — строевым шагом. И ростом, кажется, станет выше, и все: и подтянутость, и бодрость, и праздничная улыбка — все, все мигом передается от военрука по рядам его воспитанникам.

слышится басовитый голос нашего Ванчо. А ребята и девушки уже дружно подхватили песню:

Из-за одной только песни хочется встать в колонну и шагать по городу. А там еще, на площади — митинг, оркестр, гремят золоченые трубы…

Разве можем мы пропустить все это!

Мы уже и с Игнатьичем обо всем договорились.

Но накануне стряслась беда. Было это под вечер. К той самой старой ольхе, что на повороте, прибилось несколько бревен. И среди них набухшая от воды береза, тяжелая, как свинец, остановилась на пути. Не лежит, а встала на попа и торчит из воды одним концом, как водяное чудовище.

Вот тут-то и образовался затор.

Федя-Федя был цепкий и тут, как кошка, по сгрудившимся бревнам добрался до середины реки и стал багром вытаскивать их на стрежь. Вдруг старая ольха не выдержала, затор дрогнул и всей массой пошел вниз. Федя-Федя бросился к берегу по бревнам, лежавшим на плаву. Каждая секунда теперь была дорога. Между бревнами и берегом образовалось разводье. Недолго думая, Федя-Федя бросился в ледяную воду и начал нырять.

— Хватайся! — крикнул я, подтягивая к Феде багром бревна. Он ухватился за одно из них.

Бревно ускользало из рук, крутилось, как живое. Федя-Федя чудом удержался за него и вылез на берег. Раздевшись, он натянул на себя мой полушубок. А я уже разводил костер. Вскоре мы сушили Федину одежду. Я, как говорят, одним глазом смотрел за костром, другим охранял речку, ведь здесь было самое опасное место. Федя-Федя, конечно, продрог. «Не заболел бы», — с тревогой думал я.

Вечером Игнатьич натер Федины ноги каким-то лекарством, дал выпить порошок, укрыл несколькими одеялами.

Назавтра Федя-Федя встал как всегда веселый, здоровый.

Ночью я долго думал о своем товарище. «Молодец наш Федя, не растерялся! Я бы, наверно, так и ушел на дно, как та береза». И я почувствовал какое-то особое уважение к нему.

Домой мы вернулись рано утром Первого мая. Безлюдные еще улицы города были по-праздничному прибраны, на домах горели красные флаги, из репродукторов уже неслись веселые песни.

В колонну нас с Федей-Федей поставили вместе с комсомольцами. Здесь были лучшие запевалы. Хоть мы и не мастера петь, но, где надо, и мы подтянем. Федя-Федя где-то достал красные банты: себе приколол на грудь и мне тоже.

А около нас по техникумовскому двору ходил наш военрук, шли последние приготовления к демонстрации.

— С ноги не сбиваться! И песню, песню! Помните, песня — крылья военного подразделения.

— Есть, товарищ военрук! — выкрикнул черноволосый Ванчо. — Погибнем, а не уроним честь техникума!

А в конце колонны девушки уже затянули свою песню. У них тоже есть запевалы. Ванчо прислушался и, по-дирижерски взмахнув руками, словно поднял песню над всей колонной, и она, вдруг вспорхнув, полетела за Сухону-реку.