Альберт Лиханов - Встречи

Сафин, наоборот, в цехе появлялся изредка, но недостатки видел сразу, а уж увидит — распечет не по-шубински. Его боялись больше директора. Мастера предпочитали сами прибегать к нему в кабинет и докладывать, чтобы снять с себя ответственность.

Сафин грузно сидел в тяжелом, как и он сам, кресле. Он не суетился, как Трушков, а спокойно, немногословно руководил работой. И Шубин понял: пора!

В тот день, когда сборщики начали собирать баян по операциям, Шубин не пошел в цех — изменил своей обычной привычке. Он остался у себя в кабинете и только вечером позвонил Сафину.

— Как обычно, — продышал в трубку Сафин и замолчал, дожидаясь вопросов.

Неделя прошла спокойно, но Шубин, словно врач после переливания крови тяжелобольному, напряженно вслушивался в пульс фабрики. Он не верил гладкому началу, и не ошибся. Вскоре, словно нарочно, в деревообрабатывающем цехе сломался шипорезный станок. Чинили долго. Шубин вызвал главного инженера и так поговорил с ним, что тот остался ночевать вместе со слесарем у станка. Шипорезный вошел в строй, но через день позвонил разгоряченный Сафин и доложил: отделочный выдал две сотни полукорпусов хромки с различными цветовыми оттенками — перепутали целлулоид и полукорпуса не комплектовались.

Сборка требовала полукорпуса, и Шубину пришлось вызывать двух работниц из отпуска.

Но прошла и эта тяжелая неделя, постепенно жизнь входила в привычное русло, и Шубин прикинул, что план они «вытянут» и даже дня на четыре раньше. А вдруг перебой с фанерой? Поставщику он не очень-то доверял: предприятие молодое, работает со срывами, вполне может не поставить фанеру в срок. Тогда полетят к чертям все его планы, и все козыри будут биты.

Надо было подстраховаться, и Шубин вызвал заместителя по снабжению. Василий Степанович вошел в кабинет спокойно, испытующе глянул на Шубина и, не дожидаясь приглашения, сел в кресло напротив стола. Глянул еще раз искоса и сказал многозначительно:

— Кочергин вторую неделю в Москве. Место утаптывает…

— А с планом у них как?

— С планом туговато, но Кочергин в Москве…

Для многих на фабрике было загадкой, как уживался директор со своим заместителем — человеком непокорным, изворотливым. Шубин и сам, если бы его спросили прямо, едва ли ответил, однако чувствовал: без Василия Степановича ему трудно. Тот умел, несмотря на резкость, сойтись с любым человеком, склонить его на свою сторону, а это для снабженца золотое качество. Еще ценил в нем Шубин преданность фабрике. Сейчас Василию Степановичу ничего не грозит — его на десяток фабрик замом возьмут, да и Кочергин, к примеру, за него обеими руками ухватится. А вот болеет Василий Степанович за Шубина, помочь пытается, и чувствует Шубин: от души это.

— А пусть, тут и без Москвы дел хватает!

— Смотри, Дмитрий Николаевич, недооценивать Кочергина нельзя — парень не промах. Своего не упустит, да и не только своего…

— Не за тем пригласил тебя, Василий Степанович. Фанера у меня из головы не выходит, боюсь, подведет поставщик.

— Не исключено.

— А как быть?

— У мебельщиков занять надо. Они специальный цех запустили — сами клеят.

— Поделятся?

— Должны.

Зазвонил телефон. Шубин крякнул от неудовольствия, снял трубку, давая понять заместителю, что еще не все сказал.

— Кто это?.. Так, чем могу быть полезен? Да, моя жена. Как — в больнице?! С сердцем? Сейчас еду.

Он сразу забыл, о чем говорил с заместителем, и, когда тот поднялся, только махнул ему рукой: давай, мол, делай.

Галя в больнице! — эта весть разом заслонила собой все остальное.

Вскоре старенький «Москвич», с натужным урчанием поднимаясь на косогоры, тащился к ровным городским улицам. Шубин сидел на заднем сиденье, широко расставив ноги, и, наклонив седую голову, смотрел перед собой, ничего не замечая. Мысли путались, и он не знал, наяву все это происходит или во сне, странном и тяжелом.

К Гале его не пустили. Вышла пожилая медсестра и, глядя куда-то в сторону, объяснила, что у его жены инфаркт, но волноваться не надо. Что за чушь! Как не надо! Инфаркт — это не насморк!

До дома было недалеко, и он решил пойти пешком, чтобы хоть немного опомниться. Шел по улицам, не замечая ни прохожих, ни машин, не слыша ни гудков, ни окриков. И встречные удивленно смотрели на представительного мужчину с навернувшимися на глаза слезами.

Перед дверью квартиры он долго рылся в карманах, отыскивая ключ. Потом долго стоял у порога в нерешительности, будто в первый раз пришел сюда. От полного одиночества комнаты казались еще строже и холоднее, однако приглядевшись, Шубин заметил скомканный Галей фартук и платок на полу. Эти вещи напомнили о жене еще острее, но без прежней безутешности, — ведь они хранили следы ее рук и были сейчас почти живыми.

Способность размышлять вернулась к нему постепенно, в ушах звенело, как после контузии, во рту было сухо и горько. Шубин доковылял до кухни и, захлебываясь, напился прямо из-под крана, потом вытер рот рукавом и снова вернулся в комнату.

Равномерно качался маятник, и часы заполняли тишину мелодичным ходом.

«Стоит Гале не так повернуться, сделать неосторожное движение, и она никогда не увидит этого маятника, — подумал Дмитрий Николаевич, глядя на дрогнувшую и подавшуюся вперед большую стрелку. — Неужели все так просто? Тогда зачем эта суета, зачем я рвусь, пытаюсь что-то сделать, будто смогу избежать такой же участи или смогу спасти от нее кого-то… Нет, нет, только бы она жила! К черту все — директорство, фабрику, квартиру, не надо ничего, лишь бы она была рядом. Что я без нее? Для чего я?»

Как помочь жене, он не знал. Болезнь нельзя поделить на двоих, но оставаться в бездействии было невыносимо. Квартира напоминала сейчас клетку, и он метался в четырех стенах.

Довольно! Дмитрий. Николаевич накинул пиджак, спустился вниз и зашагал, широко размахивая руками, по вечерней улице.

Он шел, рассматривая витрины магазинов, без всякой цели и желания куда-то прийти. Сначала подумалось: к друзьям. Но зачем? Начнут сочувствовать, убиваться — и еще больше расслабнешь, слезу пустишь.

Жаловаться он не любил.

Он шел и пытался вспомнить, как познакомился с Галей, но отчетливой картины не получилось, — другие переживания, более поздние и ощутимые, заслоняли собой те первые, безоблачные.

Перекрестки менялись перед его глазами, но он шел и шел, пока не почувствовал усталость во всем теле.

Светлая летняя ночь спеленала город. Дмитрий Николаевич отыскал пустую скамейку неподалеку от телефонной будки и сел, вытянув ноги. Взглянул на часы: половина четвертого. Прикинул, что скоро пойдут троллейбусы, застегнул пиджак на все пуговицы, откинул голову назад, начал разглядывать беззвездное небо. Тело отдыхало от непривычной нагрузки. Дмитрий Николаевич почувствовал, как ноги становятся легче, руки расслабляются и сердце стучит медленнее, успокаиваясь…