Альберт Лиханов - Встречи

Шубин отвернулся, он не умел изображать на лице неискренних чувств и плохо переносил, когда это делали другие.

— Присаживайся, Павел Федорович.

Кочергин сел, продолжая улыбаться. Он тоже пытался разгадать, в каком настроении Шубин, и не спешил приступать к делу. Перевел взгляд на окно, поругал погоду, порылся в памяти и рассказал забавную историю про своего сына-первоклассника.

Кочергин был мастер рассказывать, на всех совещаниях в перерывах он становился душой общества и всякий раз кто-нибудь говорил:

— В артисты бы тебе, Павел Федорович.

Сейчас он понял: непринужденной беседы не получится, но еще медлил, пытаясь подступиться к делу незаметнее, мягче.

— Так как, Дмитрий Николаевич, там у поэта — «и жить торопится, и чувствовать спешит»?

— Вот именно, выкладывай, с чем пришел.

— Фанеры не одолжишь, Дмитрий Николаевич? Не шлет поставщик, еще день-другой, и фабрика встанет. Выручай!

Шубин вздохнул облегченно: он готовился к другому разговору. Крепко держал в памяти, что Кочергин был в Москве.

Выручать слишком поспешно не хотелось, и Шубин вытянул губы трубочкой, как бы раздумывая, хотя знал, что не откажет. Он любил, когда просили и была возможность помочь. Просить самому — другое дело, просить Шубин не любил.

Кочергин наверняка знает о его слабости, потому сам и приехал, чтобы польстить, но тем не менее…

— Что ж, соседей в беде не оставляют. Присылай машины…

— Ох, гора с плеч свалилась, Дмитрий Николаевич, вот спасибо — выручил! Я напугался — сижу, думаю: откажет, а внутри аж холодеет все… Спасибо. Я тут мельком на производственный корпус, на двор у тебя взглянул — блестит все, как у старшины пуговицы, молодец! Недаром я в управлении заявил: не желаю расставаться с Шу… что такое, Дмитрий Николаевич, ты весь переменился? Не знал?

— Нет, пустяк… Присылай машины, Павел Федорович.

— Извини, Дмитрий Николаевич, я думал, в курсе событий… думал, ты не против… Да и потом, еще ничего не ясно, извини, по-глупому как-то вышло.

— Присылай машины, Павел Федорович!

— Съезди сам, Дмитрий Николаевич, пока еще не решено, я не очень рвусь…

Ни обиды, ни зависти не почувствовал Шубин, когда остался один в кабинете. Только пустота заполнила душу.

Открыл ящик стола, вытащил папиросы, закурил, не чувствуя дыма. Положил кулаки на стол, — тяжелые, со вздутыми венами кулаки, — и замер. Долго сидел обрюзгший, постаревший, и только кулаки да набыченная шея напоминали в нем утреннего Шубина, все остальное было чужим.

«Вот и отработался, Дмитрий Николаевич. Похозяйствовал — хватит. Еще три годика где-нибудь поскрипишь — и на пенсию. Заведешь с женой садик, огородик, будешь цветочки разводить и клубнику полоть, по утрам рыбку удить. Жили-были старик со старухой… Впрочем, зря иронизируешь, старый дурак. Надо разумно отойти в сторону — Кочергин моложе, ловчее и работать умеет не хуже тебя, надо понять и принять это, и нечего трагедию разыгрывать, мышиную возню затевать! Так и должно быть… Так и…»

Боль, зародившаяся где-то глубоко, подползла к сердцу, к горлу и обварила все внутри своим жестоким жаром. Шубин всхлипнул глухим, бесслезным всхлипом, надсадно и безутешно.

Зазвенел телефон, резко, пронзительно, будто сирена над ухом. Дмитрий Николаевич вздрогнул, посмотрел растерянно на дверь. Звонок повторился. Поднял трубку:

— Слушаю.

— Дмитрий Николаевич, это Сафин, корпуса баяна отделочники задерживают, никак не разберемся…

— Так, причина?

Начальник сборочного торопливо начал объяснять, потом Бубнов перехватил трубку и принялся вносить поправки и оправдываться.

Еще полчаса назад Шубин бросился бы принимать меры, но сейчас все перевернулось в его душе, и он сухо обрезал начальников:

— Сначала сами разберитесь, а потом докладывайте.

Домой! Ни минуты здесь больше! Хватит, посидел. Пусть другой столько же посидит!

Жена была еще в больнице, и он не представлял, как ей рассказать. А может, схитрить, пощадить ее сердце? Да, Гале ни слова, просто расстроился — неполадки, маленькие, очень маленькие, совсем пустяки…

«К черту! Обидно, ведь я могу руководить не хуже Кочергина… С кем становилась фабрика на ноги — со мной или с Кочергиным? Нет, хватит! Завтра же подаю заявление! Ноги моей больше здесь не будет! Пусть посидят в моей шкуре — умники!»

— Гараж! Машину мне, срочно!..

Галя сидела в кресле и вязала. Спицы быстро мелькали в руках.

— Дима? Раненько ты сегодня что-то…

— Да хотел на кирпичный завод съездить, потом передумал.

— Сам? А Василий Степанович где?

— Что Василий Степанович? У него свои заботы — надо баяны реализовать, базы перегружены — отказываются.

— Странно.

— Что странно?

— Странно — хотел съездить и не съездил…

— Не понимаю, какая тут странность: передумал, завернул домой…

Дмитрий Николаевич пожалел, что не сочинил отговорки поубедительней.

— Раньше с тобой этого не случалось.

— Ну, раньше! — развел Дмитрий Николаевич руками. — Раньше со мной многого не случалось. Не случалось, например, в очках читать, к тебе в больницу приходить, килограммы лишние сбрасывать… Да мало ли чего не случалось раньше? Как ты себя чувствуешь?

— Я всегда чувствую себя одинаково — хорошо.

— Ты чем-то раздражена?

— Нисколько.

— Я же вижу.

— Дима, тебе трудно скрывать от меня что-нибудь. Я тебя знаю лучше, чем свои пять пальцев. У тебя что-то произошло.

— Ничего у меня не случилось. Поругались немного с Василием Степановичем, вот и все.

— Вряд ли…

Помолчали. И Шубину стало совестно, что он скрывает от жены истинную причину своего состояния. Неведение только еще больше расстроит ее. И он как можно равнодушнее, словно нисколько не жалея о случившемся, признался:

— Кочергин ненароком меня «обрадовал». Оказывается, дело уже решенное, и не в мою пользу…

— А ты этого не ожидал?

— Предполагал, конечно…

— И что решил?

— Уволиться… Раз такие обстоятельства, нечего людям глаза мозолить.

— Ну и правильно. И плюнь, не расстраивайся, много не потеряешь.

Шубин уловил в голосе жены жалость. Он тотчас обмяк и вспомнил, как утром шел по фабричному двору и окидывал его хозяйским взглядом, задумывал строить новые цехи и не представлял, что вечером от этих планов ничего не останется.

— Поправляйся, главное, а я сам как-нибудь… справлюсь, — сказал подавленно Шубин и заторопился с прощанием.

Дома он включил телевизор, обернул ноги пледом и безразлично уставился на экран. Там мелькали какие-то люди, они делали одно общее дело: кого-то ловили. Впрочем, Шубину вскоре стало ясно — кого, но люди на экране никак не хотели этого понять. Они разворачивали длинные умные монологи, морщили лбы и ходили из угла в угол. Усмехнувшись, Шубин подумал, что им не хватает для правдоподобия совсем немного — умения молчать и работать.