Владимир Пищулин - Зарницы над полигоном

— Товарищи солдаты и сержанты, приближается большой праздник, кое-кому пришлют посылки. Дело хорошее, но предупреждаю — спиртного чтоб не было. Спросим по всей строгости. И с вас, и с родителей. Пишите об этом домой. Поняли?

Но принятое решение не вселяло спокойствия. Проводил ли он занятия, бывал ли в боевых расчетах, беседовал ли с солдатами, обговаривал что-то с офицерами, а в голове невольно, точно искра, проскакивала мысль: «Пришлют или не пришлют?».

Прапорщик Нарыжный чуть ли не ворвался в канцелярию.

— Прислали, товарищ майор. В грелке. Сержанту Сачаве.

Не хотелось Сергею Ивановичу говорить об этом перед строем. Сачава — командир. Что подумают подчиненные. А что делать? Сказано было всем.

Пришел с повинной сам сержант. Сознался: надеялся на родителей, не предупредил их, и вот прислали. Малышев сказал:

— Я не могу бросать слов на ветер. Предупреждал, пусть теперь отцу будет стыдно. Он у вас фронтовик, знать должен.

Письмо Малышев написал, а через неделю пришел ответ, отец сержанта просил извинить его, ругал себя, что по родительской мягкосердечности хотел сыну в этот день сделать что-то приятное.

Малышев встал из-за стола, размял ноги. А сам подумал: тут был непоследователен. Принять решение еще полдела. Надо было всколыхнуть людей, коллектив, обговорить на комсомольских собраниях. Разве разуверился в их силе, сплоченности? Нет, конечно. Вспомнил полигон.

Расчеты работали старательно, изо всех сил, а когда заболел офицер, стало трудно. Майор Савин, ероша волосы, только крякал.

— Что, туго?

— Не говори, Сергей Иванович.

— Выкрутимся, я за него стану.

Так вот и работал в боевом расчете Сергей Иванович. Был и внештатным консультантом. К нему, как к инженеру, шли солдаты, обращались за помощью и техники. На обратном пути, уже в поезде, тот же майор Савин с присущей ему словоохотливостью говорил:

— Давай, Сергей Иванович, пока не поздно, переходи в нашу инженерную когорту. Опыт есть, и видели твою работу.

— Решить надо, подумать, — рассуждал Малышев.

Но армейский темп жизни не позволял долго думать. Вокруг были люди. Встречались всякие: пылкие и по-юношески радостные, честные и хитрые, попадались и «неисправимые», но и тут он до последнего дня держал их в поле зрения. Чаще было другое. Человек изменялся на глазах, становился совершенно другим. И тогда Малышев испытывал в душе радость. Как, например, было с рядовым Корольковым.

…А случилось вот что. Как-то дневальный вошел в канцелярию и доложил майору, что к рядовому Королькову приехали родители.

— Где он сейчас? — спросил замполит сидевшего тут же за столом прапорщика Нарыжного.

— На занятиях, товарищ майор.

— Надо его вызвать.

Корольков не спешил идти на встречу с родителями, он то забегал в бытовую комнату и оглядывал себя в зеркало, то чистил сапоги, а пробегая мимо канцелярии, замедлял шаги: не о нем ли идет речь. «Ну надо же, хоть бы написали — приедут. А теперь что? Со стыда сгоришь, — думал он. — Попрошу майора… поверит, простит. Не трепач я, дам слово…»

— Ну что, готовы? — спросил майор.

Корольков быстро сунул в тумбочку сапожную щетку, поправил ремень, пилотку, ответил:

— Так точно, готов.

К проходной они пошли вместе.

И чем ближе к ней подходили, тем тревожнее становилось на душе Королькова. Не было бы замечаний, упреков, летел бы на крыльях, майор, конечно, не умолчит, обо всем расскажет. Лучше бы они не приезжали. Напрасно тратились на дорогу. Он заранее чувствовал недовольный взгляд отца и слышал тяжкий вздох матери: «Ах, сыночек, сыночек, а мы-то на тебя надеялись! Дурному мы тебя не учили, служи хорошо и нам не о чем волноваться, переживать».

И тут он приостановился, взглянул на майора, сказал:

— Товарищ майор, прошу, ни о чем не говорите. Я все понял, даю честное слово.

Малышев посмотрел в глаза Королькова. В них была мольба, сознание своей вины, раскаяние. Но Сергей Иванович не спешил принимать решение. Умолчать о плохом поведении Королькова, значило заведомо пойти самому на явную ложь, обнадежить родителей, избавить Королькова от переживаний за свои ошибки. «Но почему я не должен верить? — спрашивал себя Малышев. — Просит человек, значит, все обдумал, решил. Обманет? Написать родителям всегда не поздно. Служить Королькову еще год, многое можно сделать».

Родители Королькова были простые люди. И одеты они были просто. На отце серый костюмчик, лицо загоревшее, в складках морщин, большие руки, привыкшие к постоянному физическому труду. Так же просто выглядела мать. Она все время прижималась к сыну, что-то ему говорила, ластилась, однако на виду мужчин будто бы стеснялась проявить все, что хотело бы сказать ее материнское сердце. Она смотрела на сына влюбленными глазами, искала в нем перемены и отмечала, как он повзрослел, как изменился! Он и не он. Нос батин, его походка. Но что с ним? Отводит взгляд в сторону, говорит так, будто и не рад, что приехали родители.

«Ох, набедокурил парень, провинился. И майор все об урожае спрашивает. Мой-то чего разговорился. Обрадовался, что ли… Сынок ты сынок, думала, в армию пойдешь, ума наберешься, самостоятельным станешь. Мы ведь заботой не обходили… все тебе да тебе. Сами-то ладно…»

И вот тут она услышала голос мужа.

— Что же, сын, скажи, как служишь? — спросил он. Мать замерла, и сердце у нее, казалось, совсем затихло, перестало биться. Майор Малышев решил пока молчать и не вмешиваться в их семейный разговор. Он даже собирался уйти, но теперь не мог этого сделать. Корольков-младший опустил голову. Какая-то птаха пискнула в кустах, зазудел комар у самого уха. И лес, где они сидели, будто бы насторожился.

— Плохо, отец, — сознался Корольков.

Майор Малышев не ожидал этого. Дал слово служить хорошо, чего же расстраивать родителей.

— Корольков, что вы? — спросил его Сергей Иванович.

— Нет, товарищ майор, я все расскажу. Служить легче будет.

…Дипломный проект Малышеву предстояло защищать перед государственной комиссией, но, странное дело, в душе почему-то он не испытывал особого волнения. Раздражали недоделки и то, что нет времени. Посмотрев на часы, он и на этот раз чертежи решил отложить на завтра. Утром снова промелькнула мысль:

«А что дальше? Кто я — инженер или политработник?».

Секретарь партийной организации выкладывал перед ним тетрадь с планом работы. Он останавливался на каждом пункте, спрашивал:

— Николай Герасимович, партийное собрание, вижу, намечено на завтра, а где объявление?

— Напишем, но, может, еще не состоится?

— Никаких «может». Давайте рассуждать по-партийному: наметили, надо готовиться и проводить. С лейтенантом Шкрупинским беседовали? Он думает вступать в партию.