Владимир Пищулин - Зарницы над полигоном

Петр понимал беспокойство матери и был удивлен тем, что она, ничего не зная о службе своего сына, так верно угадала неладное. Растет же Васька шалопаем, скрывается за спины товарищей, выдумывает болезни и хитрит. Но рассказать Дарье Петровне всю правду он все же не решился: уж очень не хотелось наносить новую боль огорченной матери.

— Ну что вы, Дарья Петровна, — возразил он.

— Ох, Петя, чует мое сердце, не доглядела за ним, уж больно он хитрый. Мне вот стыдно признаться, да что сделаешь. А это вот гостинцы ему повези. — Она достала из стола зашитый маленький мешочек, вроде посылки, и когда вышли за калитку, подала ему. — Мать, скажи, жива, здорова, пусть не беспокоится.

Они встретились взглядами, и Петр виновато опустил глаза. Да, он был виноват, виноват потому, что молчал, хотя видел проделки Воронюка, знал его мысли.

«Эх, Васька, Васька, все равно не проживешь боком — не удастся. Только вот Дарью Петровну жаль», — думал он, возвращаясь домой.

Словно по команде, осветилась деревня, — зажглись окна. Яркий электрический свет разбил темноту, улица ожила, повеселела. Оглянувшись, Петр сразу не мог найти знакомой избы Воронюка, и только потом понял, что в этот вечер она смотрела ему вслед темными, опечаленными окнами.

Часы показывали за полночь. Настольная лампа освещала чертежи. Осталось совсем немного, и можно вздохнуть облегченно: все, диплом закончен, кричи «Ура!» и готовься к защите. Но работа не клеилась. Сергей Иванович задумывался, отгонял одну и ту же набегавшую мысль, спрашивал себя:

«А что дальше? Инженером будешь? Значит, прощай прежняя должность. Замполитом остаться? Диплом инженера зачем?»

Ни то, ни другое он не мог вычеркнуть из своей жизни. Вспоминались ночное бдение у чертежей, зачеты, сессии. Вспоминались люди, события, радости и огорчения, все то, чему учился он, за что боролся, чего хотел все эти десять лет работы заместителем командира по политической части.

…Николай Александрович Нагибин, инженер по образованию, практик, специалист и командир вверенного ему хозяйства, каждой клеткой души чувствовал, где и что нужно сделать. Боевая готовность для него была прежде всего — суть службы, а значит, и смысл жизни. Техника, может, потому порой и заслоняла другое. Людей, партийную работу с ними. И тут пришел заместителем по политической части капитан Малышев. Тот самый Малышев, который несколько лет назад был в его подчинении техником. В ту пору Николай Александрович частенько отмечал его лучшие качества — требовательность, настойчивость. Знал и характер. Прямо надо сказать — непокладистый. Но не упрекал Нагибин, не корил за это: Малышев показывал тогда другим, как надо ценить технику, не жалея сил, содержал ее в боевой готовности. Да, этому офицеру он помог добиться разрешения учиться заочно в академии, но с сожалением отпустил на комсомольскую работу в соседнее подразделение.

Прошли годы, и вот они вновь встретились. Он — командир подразделения, Малышев — политработник.

— Николай Александрович, за что болеете вы, болею и я. У нас одна цель — боевая готовность. Но почему при всем этом мы должны забывать о политической работе с людьми? — говорил Малышев. — Сегодня политинформацию не провели, на той неделе комсомольское собрание пришлось переносить.

— Нельзя, товарищ Малышев, объять необъятное. По стрельбам о нас судить будут.

— Согласен, но, Николай Александрович, боевую задачу выполняют прежде всего люди…

На первый взгляд казалось, что и командир и его заместитель попали в тот самый заколдованный круг, из которого нельзя было выйти без конфликта, расхождения во взглядах и мнениях. Солдаты уже спали, переговаривались за стеной дневальные, а они сидели и приходили к общему согласию.

Николай Александрович все понимал ясно и знал цену политической работе, силу ее воздействия. Но так ли твердо и решительно поведет ее Малышев, как хочет? Вот вопрос.

«Покажет делом, рад буду. А пока, что ж, посмотрим», — рассуждал подполковник Нагибин про себя с расчетливостью практика.

…Сергей Иванович прочистил рейсфедер, тонкая линия легла по карандашному следу и вновь оборвалась. Воспоминание о минувших годах теплом наполнило сердце. С Николаем Александровичем работать было интересно: какой бы вопрос ни возникал, решали вместе. В подразделениях обновили одну, потом другую Ленинскую комнату, хотя и не сразу, но все же создали в других местах уголки агитаторов, в коридорах и где только можно, вывешивали огромные, во всю стену фотомонтажи, бюллетени. Правилом стало: ведение социалистического соревнования, подсчет баллов, временных показателей по боевым нормативам и — что самое главное — исполнение каждого намеченного мероприятия.

Солдаты и офицеры уже знали точно: намечено — значит будет сделано, надо готовиться, составлять план. Офицеры теперь по выходным дням чаще приходили в подразделение, имея с собой доклад или разработанный план диспута, беседы. Жаль только — Николай Александрович уходит в запас.

Шло время. Подразделение набирало силы и по всем показателям имело шанс выйти в число отличных. А слава о здешних Ленинских комнатах уже вышла за пределы части. Политработники приезжали смотреть их, что-то писали в записные книжки, делали рисунки.

— Товарищ майор, как же так получается, — с улыбкой как-то заметил прапорщик Нарыжный. — Они у нас все перерисуют и лучше сделают. А мы, что ж, в хвосте останемся?

— Не останемся, Владимир Ионович. Придумаем новое. Вы же первый начнете что-нибудь предлагать.

Знал Сергей Иванович, что Нарыжный — человек беспокойный, полный оптимизма. Но однажды майор Малышев, увидев прапорщика, не узнал его. Он был взволнован. Политработник понял: что-то неладное.

— Владимир Ионович, что с вами? — спросил он.

Прапорщик отвернулся:

— Так, ничего, товарищ майор.

— А все же, Владимир Ионович? Что случилось?

— Жену положили в больницу. Просил у командира подразделения разрешения приходить не каждый раз, а хотя бы через день на подъем. У меня две дочки, — и губы у него дрогнули.

— Вам сейчас нужно? Идите… — Анатолий Николаевич вернется, обговорим.

Перед уходом прапорщик сказал:

— Товарищ майор, письмо тут любопытное нашел… Сам хотел разобраться, — и подал письмо.

«Здравствуй, сын, — читал Малышев. — Сообщаю тебе, что твое письмо получили и рады, что ты нас не забываешь. Вчера резали поросенка. Завтра мать пошлет тебе посылку к празднику. Положил кое-что спиртного. Будь в курсе. Твой отец».

— Что делать будем? Вдруг и другим пришлют? — спросил прапорщик.

— Что ж, войну объявим «зеленому змию».

Перед обедом все подразделение было в строю. По лицу офицера солдаты поняли: что-то случилось. Многие к нему уже привыкли и знали, что напрасно он сердиться не будет.