Василий Кондрашов - Небо выбирает нас

— А чего тут страшного? Я прыгал с него. Как грохнулся спиной о воду, аж три лягушки животом вверх всплыли.

— А ты как?

— И я тоже. Выудили. Еле отдышался!

— Я слышал, — восхищенно глядя на Петьку, произнес с тихой завистью Сергей. — С верхушки никто не прыгал — убиться можно.

— Можно, — подтвердил Петька. — Как залез на него, прыгать расхотелось, в коленках заломило. А слезать еще страшней — внизу хихикают.

— А я думал, ты ничего не боишься. Все так думают.

— Так и есть, — хвастливо ответил Петька. — И ты так думай…

— А ты говорил…

— А ты не слушай…

Сергей как-то странно посмотрел на Петьку, даже очки снял и вздохнул.

— Мне почему-то с тобой хорошо, — сказал он.

— Это ты Любке говори, — резко ответил Петька и, оглядывая пруд, добавил задумчиво: — Широкий. И глубина в некоторых местах метра четыре…

— Пойдем в заливчике лягушек смотреть! Разгребем снег, лед ладонями отшлифуем — все на дне будет видно.

— Ну их к лешему! — отмахнулся Петька. — Чего на них глазеть? В школе насмотрелся. Режут их там и радуются, как сердце живое бьется. Нет бы пристукнуть, а потом уж распарывать.

— Так надо, — пожал плечами Сергей. — Зря ты ушел из нашего девятого.

— Возможно, — неопределенно ответил Петька.

— Не вернешься?

— Не вернусь.

— Плохо. Сейчас всем нужно учиться, — неторопливо говорил Сергей, добавив для большей убедительности: — Век такой.

— А ты знаешь генератор ультразвукового излучения?

— В институте узнаю.

— А я уже знаю…

— Странно. А не хочешь учиться.

— Я хочу знать то, что меня интересует, и давай не будем больше о школе.

— Хорошо, не будем, — согласился Сергей. — Пошли?

— Пошли.

В поселке недалеко от своего дома Сергей, загоревшись какой-то идеей, сказал:

— Ты приходи ко мне!

Петька весь подобрался, нахохлился и с некоторой обидой проговорил:

— Как же! Так и разрешил твой отец в гости меня звать!

— А ты приходи! Не бойся! Папа ничего не скажет. Он такой. Хоть сейчас пойдем! — торопливо стал уговаривать Сергей, беспокоясь, как бы Петька не отказал.

— Нет, сегодня не пойду.

— Ну, тогда до свиданья, — прощаясь, протянул руку Сергей.

— Ступай. Свидимся еще, — буркнул Петька и зашагал в сторону своего дома.

Но домой Петька зайти не решился, отец мог не пойти на работу, у него хватало отгулов, и он по необходимости оформлял их задним числом. Посчитав оставшуюся мелочь, Петька поднял повыше воротник и, ссутулившись, направился к магазину. Что-то жалкое и печальное было в его сгорбленной фигуре, За день ботинки промокли, и по Петькиному телу все чаще пробегал озноб. Петька купил две зачерствелые булочки и бутылку молока. Все это он рассовал по карманам и пошел за магазин, где стояло много пустых ящиков и где можно было хоть немного спрятаться от ветра. Ел он неторопливо, равнодушно оглядывая прохожих. Многие показывали на него пальцем и что-то говорили. Петька не хотел да и не старался узнавать их.

Маленькая бродячая собачонка с обвисшими сосульками шерсти, пробегая мимо, остановилась, затем, беспокойно перебирая передними лапами от голодного нетерпения, поползла к Петьке. Загнанные, плаксивые глаза собачонки виновато смотрели на него. Ну чем она провинилась перед ним? Слабая, брошенная, забытая. Она даже боялась случайно тявкнуть и разозлить человека. Петька осторожно протянул руку и погладил вздрагивающую собачью морду.

— Иди ко мне, иди, цуцик. Жрать хочешь? Это мы мигом.

Петька отломил полбулочки, смочил молоком и сунул под нос собаке. Та напряженно вытянула шею, трусливо взяла хлеб и жадно набросилась на него, терзая немощными челюстями. Петька поднялся с ящика на прозябшие ноги и пошел прочь, не замечая луж. За ним, не отставая, семенила короткими кривыми ногами облезлая промерзшая собачонка.

Плотный северный ветер гнал по равнине белые нескончаемые ручейки снега. Они, извиваясь, то невесомо стелились над настом, то опадали, прятались ненадолго в низинах и бежали дальше. Поле от этого казалось зыбким и живым, как море.

Из города, визжа буксующими колесами и громыхая расшатанными бортами, катил старенький грузовик с одиноким пассажиром в кузове. Пассажир сидел на жиденьком слое соломы спиной к кабине, поджав к груди длинные, с острыми коленками ноги. Сбоку от него, ближе к левому борту, сиротливо валялся туго набитый школьный портфель с крапинками ржавчины на хромированном замке. На замке можно было различить нацарапанное гвоздем или еще чем-то острым: «Андрей Самарин».

— Андрюха, — высунулся из кабины молодой парнишка-шофер. — Тебя к дому или куда? Я на станцию еду!

— Лучше к дому, — глухо ответил Андрей и пододвинул портфель поближе к ногам, уставившись на него грустными невидящими глазами. Потом его взгляд, растерянный и обреченный, приподнялся над бортом машины и упал куда-то на окраину города, где заметно отсвечивала белизной пятиэтажная средняя школа.

«Эх, папка, папка! Что же теперь будет?» — подумал Андрей и вздохнул со стоном, как только может вздыхать человек, снедаемый внутренней физической болью, особенно если его никто не видит и не слышит и когда нет надобности скрывать ее. Кажется, впервые Андрей почувствовал себя не только одиноким, но и маленьким, беззащитным существом, которое всякий походя может обидеть. Нет, впервые он так подумал о себе после того, как в прошлом году в феврале похоронили отца и в доме без него стало пусто и страшно, — вероятно, от мысли, что он должен представить себя взрослым, и не только представить, но и стать им раньше, чем предполагалось в мечтах. Теперь он и на забор, и на сарай, и на весь дом по-иному смотрит: не заменить ли прогнившую доску, не торчат ли на крыше ржавыми шляпками повылезшие гвозди. И все это было так трудно, что приходилось удивляться, когда он успевал и с работой по дому, и с учебой в школе…

Память снова вернула Андрея в февральскую зиму прошлого года. Из школы он возвращался поздно: задержался на школьных соревнованиях по баскетболу. Сборная восьмых классов заняла общее третье место, и он спешил поделиться дома своей радостью, рассказать, как метко удавалось ему забрасывать мяч в корзину. К тому же три выставленные в дневнике за один день пятерки по химии, физике и литературе приятно щекотали самолюбие.

Сокращая путь от автобусной остановки, он бежал напрямик, по задворкам, и портфель, как маятник больших старинных часов, победно раскачивался в его руке. Осталось пройти три дома, когда он выскочил на свою улицу. Четвертый дом на левой стороне был его, но Андрей не побежал, он даже не пошел, а попятился и остановился, когда плечо его уперлось в забор…

Дома что-то случилось: рядом стояла машина из отцовского парка и возле толпа людей. Неужели что с матерью? Она же на станции, а там… поезда, там смотреть да смотреть надо… Чуть задумался — и под колеса…