Мирмухсин Мирсаидов - Молнии в ночи [Авторский сборник]

Миръякуб то и дело оборачивался, не веря своему счастью; губы его шевелились в благодарной молитве.

Так как все ворота, выходящие в степь были закрыты, недавние пленники, обогнув крепостную стену, зашагали к воротам Камалон.

Очутившись дома, Миръякуб долго не мог отдышаться. Шахриниса-хола, иссохшая от тревоги за сына, при его появлении обомлела от радости: плюнув себе за пазуху, возблагодарила бога, вернувшего ей сына целым и невредимым, и сказала, что посвящает святому Бахавиддину-Балогардону одиннадцать лепешек. [24] Посвященные лепешки выносят на кладбище или раздают нищим.

Отца и брата дома не было. Миръякуб жадно выпил пиалу воды и, с саблей на боку, вышел на улицу. Улица словно вымерла, горожане затаились в своих домах, замкнувшись на крепкие засовы. Миръякуб поспешил в Урду. Там его тоже встретила тревожная, неуютная тишина — народу было немало, но все молчали и старались не глядеть друг на друга…

Юноша заглянул в конюшню. Авлиякул-амаки, стоя возле одной из лошадей, прикладывал к ее раненому боку тлеющую кошму. Заслышав шаги, он обернулся, лицо его просияло:

— А, сынок!.. Жив-здоров?

— Чудом выбрался из этого пекла.

— Только-только твой отец заходил, спрашивал о тебе.

— А я как раз из дому — не застал его там. Светлейший бек, говорят, тяжело ранен?..

— Все в воле божьей, сынок! — вздохнул старый конюх.

— Как же теперь?

— Поживем — увидим. Может статься, Алимкулибека заменит Насриддинбек.

В дверях появился навкар, сказал, что Насриддинбек требует коня. Миръякуб схватил за поводья Лочина, вывел его к воротам, где нетерпеливо прохаживался Насриддинбек. Остановившись против Миръякуба, он проговорил:

— Пуля тебя миновала, парень?

— Хвала аллаху — цел остался!

— Так… Пока никуда не уходи, можешь понадобиться.

Он вскочил на коня и с группой сарбазов умчался в сторону ворот Камалон.

Спустя несколько дней после смерти Алимкула должностные лица собрались у Насриддинбека. Асадуллахан не присутствовал на этом совещании: во время отступления он упал с коня и теперь отлеживался дома. Собравшиеся возложили руководство обороной города на Насриддинбека, Султан Садыка и Рустамбека. Позднее Коканд согласился с этим решением.

Однако, ташкентцам не понравилось, что бухарский эмир, пообещав им помощь, поспешил вмешаться в их дела и назначил правителем города своего приближенного — Искандербека.

Даже война не смогла положить конец междоусобным интригам, драке за власть!

В Ташкенте — мертвая тишина…

На базарах, в торговых рядах — ни души, лавки закрыты, завешены чиями — шторами из камыша.

Город походил на пустой двор, лишь изредка кто-нибудь пробегал по проулку с коромыслом на плечах да бесшумно сновали по улицам, тянувшимся от Чорсу к воротам Кукча, Чигатай, Камалон, бекские навкары.

На городских стенах денно и нощно несли караул навкары с луками и фитильными ружьями.

Из-за отсутствия воды Мирхайдару пришлось временно прекратить работу. Но хотя его гончарный станок бездействовал, к Мирхайдару все равно каждый день приходили Камбарали и Гаибназар: они уже привыкли к этому дому.

Мирхайдар сердито жаловался им на младшего сына: бог спас его от гибели, так он снова потащился в Урду, поближе к беде…

Как только гончар стал выходить на улицу, он разыскал книготорговца на Чорсу и отнес в зиндан книги, о которых просил Абдувахаб Шаши. После этого он, несмотря на слабость, еще несколько раз посетил Мавлоно Андалиба — книготорговец, возмущавшийся жестокостью и невежеством правителей, почувствовал в гончаре единомышленника, они подружились. Андалиб восхищался мудростью и образованностью Абдувахаба Шаши, он говорил, что если такой человек в подземелье, значит, сама правда — под землей. Он сочинил и прочел гончару сатирическое стихотворение о произволе и лишениях, которые терпит народ, о чванливости властолюбивых беков…

В субботний полдень, как всегда, собрались во дворе гончара собратья по ремеслу. Тухтамурад выложил на дастархан четыре кукурузные лепешки, которые притащил в бельбохе, одну из них отнесли в дом Шахринисе-хола. Мирсаид разливал чай. Мирхайдар рассказывал о своих встречах с Мавлоно Андалибом.

В это время во двор, пошатываясь, вбежал Каратай, племянник гончара Абдумумина из Чакара. Его лицо бледное, как мел, было залито слезами… Мирхайдар устремил на него тревожный, вопросительный взгляд. Парень, захлебываясь от рыданий, проговорил:

— Утром… дядю повесили!

Все затихли. Мирхайдар с болью переспросил:

— Как?.. Абдумумина-ака?.. За что?..

— Он… Он забрал своих сыновей из бекского войска… и спрятал дома… За это… Насриддинбек приказал, — голос у парня дрожал, он еле выговаривал слова. — Их схватили, потащили на Чорсу и там… повесили… Дядю, его сыновей и еще трех человек… Я сам видел… Никогда не забуду… Как они кричали! — голова его бессильно упала на грудь. — Они и сейчас там…

Мирхайдар вскочил на ноги:

— Что же это творится, великий боже!.. Где предел жестокости и несправедливости?! — он сжал виски ладонями, потом отнял их, выпрямился, глаза его сухо, жарко блестели. — Больше терпеть нельзя! Ты, Мирсаид, ты, Тухтамурад, ты, Камбарали… и ты, и ты… Пошли! Я страшусь только бога, а неправедных его рабов не боюсь! За мной, друзья!

Он сильным толчком распахнул калитку и вышел на улицу. За ним — остальные. Шахриниса-хола, почуяв недоброе, босиком выбежала к калитке, простерла вслед уходящим руки — да так и застыла, не решаясь удерживать мужа…

Мирхайдар, заметив в руке Мирсаида нож, который тот в суматохе схватил со стола, коротко, строго приказал:

— Брось!

Мирсаид кинул нож за дувал, нагнал отца… Гончар шагал молча, мрачный, решительный, со стиснутыми зубами, — ничто сейчас не могло бы его остановить!.. Глаза его горели — казалось, в них отсвечивало пламя, полыхавшее у него в груди. Это пламя словно перекинулось и на остальных: они не отставали от гончара, лица их дышали бесстрашием и решимостью.

Время от времени Мирхайдар поднимал кулаки, страстно восклицал:

— Я стою за правду. Правду нельзя повесить!..

По дороге к ним присоединялись ремесленники, мелкие торговцы, ребятишки, повыскакивавшие из домов. Юноши, тащившие воду, ставили ведра на землю и примыкали к идущим.

Не все понимали, куда и зачем ведет их Мирхайдар. Но людей, словно магнитом, тянуло к гончару и его товарищам: ведь это были уважаемые мастера и уж, наверно, знали, что делали, и поступь у них — уверенная, твердая, и мрачный огонь в глазах…

Привлеченные уличным шумом, к калиткам ковыляли старики, провожали толпу испуганными взглядами… В осажденном затаившемся городе люди привыкли к настороженной тишине. И вдруг — глухо ропщущая толпа на улицах! Старики у калиток покачивали головами, шепотом переговаривались друг с другом: куда это они?.. Уж не посходили ли с ума? А узнав в вожаке Мирхайдара, услышав его возглас: «Правду не убьешь!» — преисполнились еще большей тревоги: ведь это тот самый гончар — бунтовщик, поднявший руку на элликбаши! От него всего можно ждать. Опять, видно, баламутит людей. Только почему все без оружия? Что они задумали?