Мирмухсин Мирсаидов - Молнии в ночи [Авторский сборник]

— Есть среди вас гончар Мирхайдар?

— Вот он! — отозвался Камбарали, показывая на своего соседа. — Вот наш Мирхайдар!

— Господин генерал просит его подойти.

Мирхайдар, выбравшись из-за стола, косолапой походкой направился к Черняеву. Генерал оценивающе, с любопытством смотрел на него: широкие, крутые плечи, белая рубаха, открывающая темно-медную, волосатую грудь, двойной бельбох, из-за голенища сапога торчит нож… Вид бравый — и не поверишь, что целый год просидел в яме! Генерал поднялся навстречу гончару, пожав ему руку, сказал:

— Я много слышал о вас. Слышал, что вы пострадали от произвола здешних властей. Знаю, как сердечно говорили вы о России. Нас очень радует, что многие ташкентцы уже давно выражают желание присоединиться к России. И мы ценим тех, кто действовал и действует во имя этой цели.

С такими словами он взял из рук поспешившего к нему офицера серебряную медаль и прикрепил ее к рубахе Мирхайдара. За столами закричали:

— Поздравляем, гончар!

Мирхайдар, смущенно откашлявшись, сказал, обращаясь к Черняеву:

— Рахмат, рахмат, господин правитель… Только таких, как я, много! Которых и плетьми пороли, и в ямах гноили… А то и вовсе голову с плеч! А к русским у нас всегда душа лежала… Мы, ремесленники, имели дела с русскими купцами, покупали у них ткани, краски, мыло, самовары… Нам рассказывали о России люди, которым довелось там побывать. Мудрые, ученые люди! И мы не верим, что русский народ может нам желать худа. Только вот что я скажу: друзьям-то негоже приходить с огнем да мечом!.. Мы, трудовой люд, мирный люд. Мы любим нашу родину. И об одном мечтаем: чтобы никогда на нашей земле не проливалась кровь! Вот ради мира, дружбы… Ради счастья наших детей… мы готовы встать под руку России. Кто со мной не согласный, пусть скажет!..

— Молодец, гончар! — донеслось от столов, занятых ремесленниками. — Верные слова говоришь!

Генерал Черняев, слушая нескладную, но искреннюю речь гончара, задумался… Не все ему понравилось в этой речи. Однако он и вида не подал, что чем-то недоволен: тепло улыбнувшись Мирхайдару, спросил:

— Может, у вас будут какие-нибудь пожелания?

Мирхайдар еще раз поблагодарил за награду и, помявшись, сказал, что есть у него одна просьба. Генерал приготовился слушать. А верховный судья и шейх-ул-ислам зло зашептались между собой: «Что этот голодранец может попросить? Денег?.. Или корову? Вот уж воистину, бесцеремонный народ: с ними как с людьми, а они сразу же клянчить! Недаром говорят, что площадь без кизяка не бывает…»

На них никто не обращал внимания: все взоры были устремлены на ташкентского гончара и русского генерала.

— Вот о чем я прошу как о великой милости, — смело, открыто глядя в лицо Черняеву, проговорил Мирхайдар. — В зиндане ни за что ни про что сидит один хороший человек — его еще при беке туда бросили. Достойный, образованный. Газели сочиняет. Нам всем далеко до него!.. Это он и рассказывал мне о России. Его имя — Мавлоно Абдувахаб Шаши.

Верховного судью бросило в пот; скрывая злобу, он недвижным взглядом уперся в стол. Генерал через толмача-татарина поговорил с судьей и удовлетворенно кивнув, сообщил Мирхайдару:

— Ваша просьба будет исполнена. С сегодняшнего дня человек, за которого вы ходатайствовали, свободен.

Мирхайдар просиял.

— Вот спасибо! Да исполнись десять других моих желаний, я бы не был так рад!

На документе, подтверждающем добровольную сдачу Ташкента, от лица ремесленников поставил свою подпись гончар Мирхайдар.

Когда приспело время расходиться по домам и гончар через площадь направился к воротам Урды, его остановил русский солдат, широколицый, седоусый… Подозвав толмача-татарина, он оживленно заговорил с Мирхайдаром:

— Так ты, братец, гончар? А я плотник. Вот оно как. Выходит, одного поля ягоды, верно?.. Значит, нечего нам промеж собой делить. Сам бог велел нам жить одной семьей. А что кровь пролилась… Так тут не наша с тобой вина, верно? Да и то сказать, дружба родилась великая! А без мук да крови роды-то не обходятся…

— Верно, брат! — взволнованно ответил гончар. — Одна у нас дорога. Не объединись мы с Россией, наши земли заняли бы англичане.

— Точно!

— Эх, — мечтательно молвил Мирхайдар, — верю я, соберутся когда-нибудь вместе наши дети, и порадуются дружбе своей, и вспомнят о нас, и скажут — рахмат, спасибо, вовремя побратались! Что ж, обнимемся по-братски!..

И на виду у всех узбекский гончар и русский солдат крепко обнялись.

На другой день весь город говорил об этом братании. Верховного судью корчило от таких разговоров. Будь его воля, он бы укоротил всем языки! Но, говорят, можно завязать сотню мешков — а народу язык не завяжешь, рот не заткнешь.

Вся ташкентская знать в бессильной злобе кляла этого «голодранца» — гончара.

А Мирхайдар, надев чистую белую рубаху, вместе со своими друзьями поспешил к мечети Бегларбеги. Там их уже поджидали ремесленники из махаллей Кодват, Сакысман, Себзар и Кукчи. Заполнив всю улицу, они двинулись к зиндану. Впереди шагал Мирхайдар, торжественно, уверенно, смело. По обеим сторонам улицы толпились прохожие, лавочники, арбакеши. Всем хотелось получше разглядеть прославленного гончара.

Вот и зиндан. В тюремном дворе, на бердоне, сидел, понемногу приходя в себя, Абдувахаб Шаши, накануне вытащенный из ямы. Мирхайдар бросился к нему, стиснул в объятиях. Поэт от слабости еле стоял на ногах, лицо у него было серое, как земля… И все же — словно освещенное изнутри. Снова опустившись на бердон, он благодарно поздоровался со всеми пришедшими.

Тюремщики будто куда-то попрятались, один Байтеват бесцельно слонялся по двору. Камбарали, увидев его, схватился было за нож — Шаши удержал его за руку, мягко сказал:

— Не троньте его. Он и сам узник зиндана. Должность тюремщика кормит его — вот он и привык к ней, и к этим мрачным стенам привык… Отпусти его на все четыре стороны — он уже не уйдет, незримая цепь приковала его к этому месту. Не будет зинданов — не будет и Байтеватов.

Во двор въехала арба, молодые парни подняли Абдувахаба Шаши под руки, бережно усадили на арбу.

Толпа тронулась в обратный путь. Впереди опять шел Мирхайдар, с просветленным лицом, высоко поднятой головой. На арбе, медленно следовавшей за ним, в чалме, с книгами под мышкой, сидел Абдувахаб Шаши и с ненасытной жадностью, как когда-то сам гончар, смотрел по сторонам. Пылкий, каленый ветерок бил ему в грудь, солнце кутало его в свои лучи, словно стараясь возвратить тепло, высосанное из его тела зинданом. Он смотрел с арбы на Мирхайдара, который вел на поводу коня: гончар казался ему выше всех ростом, ни дать, ни взять легендарный богатырь Рустам, который мог свернуть горы… Он смотрел на друзей гончара, простых тружеников, умельцев, — они шли плечом к плечу, могучие, отважные, жизни не жалеющие ради друга, — чистые, благородные души! Он смотрел на деревья — тяжелая их зелень лениво шевелилась под ветром, на искристо-голубое небо, и в груди его пело: свобода, свобода!..