Мирмухсин Мирсаидов - Молнии в ночи [Авторский сборник]

Сторож, так и не дождавшись от Халнисы-хола ответа, попрощался с ней и пошел своей дорогой.

Алиджан не стал задерживаться на базаре. Он оптом продал оба ведра урюка и, не заходя к отчиму, заторопился в чайхану, где его поджидал приятель, курносый Шамси.

Чайхана находилась на берегу речки, неподалеку от дома Алиджана. Алиджан сразу же увидел своего сводного брата, Шамси, растянувшегося на паласе, на свежем воздухе.

— Заходи, не стесняйся! — крикнул он Алиджану. — Будь, как дома!

— Ишь, валяется, будто кучалы [30] Кучала — ядовитое растение, вроде белены. наелся!

— Присоединяйся! — Шамси приподнялся на локте, цокнул языком. — А здорово ты вчера всыпал этому женоподобному… Расправился с ним, как с тем барсучонком! А мы тут плов затеяли. Ребята пошли за продуктами.

— Что за ребята?

— Джарарыкские. Слушай! Слетай-ка за пол-литром.

— Денег ни гроша.

— Так я тебе и поверил! — Шамси кивнул на пустые ведра. — С базара и без денег?

— Так то мамины…

— Ах, ты, маменькин сынок!

Шамси любил подразнить Алиджана. Сам он был низкорослый, и с особым удовольствием подтрунивал над высокими, статными парнями. Уж если кто из них даст оплошку — Шамси нахохочется досыта! «Вырос, да ума не вынес», — это было его любимое присловье. И он радовался, когда Алиджана называли не «палваном», а «простаком» и «дылдой».

Заметив в глазах приятеля насмешку, Алиджан опустил на землю коромысло с ведрами и накинулся на Шамси, обхватив его громадными лапищами, как котенка. Но с Шамси было не так-то просто сладить. Он ловок, увертлив, крепкоголов. Еще в детстве прославился тем, что с разбегу открыл головой двустворчатые ворота. Во время драк он, как клещ, впивался пальцами в ворот противника и норовил ударить головой в нос или подбородок…

Возня двух великовозрастных оболтусов привлекла внимание посетителей, сидевших за чаепитием на широкой, застланной коврами сури. Одни добродушно посмеивались, другие неодобрительно хмурились. Старики качали головами: ну и молодежь нынче, совсем распоясалась!

Алиджану, наконец, удалось положить Шамси на обе лопатки. Он выпрямился, победно улыбаясь, не замечая направленных на него укоризненных взглядов, Шамси, видно, не смирился с поражением — вскочил на ноги, принял боевую позу, нагнув голову, как бычок. Алиджан, готовясь к новой схватке, начал было стягивать с себя рубашку, но его остановил один из посетителей:

— Нехорошо, сынок. Постеснялся бы старших!

— Вам-то какое дело? — огрызнулся Шамси. Алиджан зажал ему рот ладонью, силой усадил на палас, сам пристроился рядом.

Сидевшие на сури с нескрываемым любопытством разглядывали его сильное тело: грудь — колесом, набухшие вены, мускулы — словно отлитые из стали, пятерни — как когтистые лапы беркута…

— Д-да… — с сожалением проговорил мужчина, положивший конец поединку между Шамси и Алиджаном. — Какая силища зря пропадает! Хватило б на мельницу с четырьмя жерновами.

— На мельницу? — подхватил другой посетитель, в соломенной шляпе. — А я думаю — на целую электростанцию!

К ним подошел усач Таджибай, тихо пожаловался:

— Ну, никакого с ними сладу! Слово боишься сказать… Валяются тут целыми днями, словно откормленные на убой. В чайхане — как у себя дома! Родителям с ними прямо горе, — и ожесточенно добавил: — Будь мой сын таким — уж я бы знал, что с ним делать.

С этими словами чайханщик, с веником в руках, направился к Шамси и Алиджану:

— Ну-ка, дорогие, встаньте, я палас почищу…

— Мы тут морковь будем резать, — сказал Алиджан. — Потом сами приберем. А ты, Петух, принеси пока чаю!

Таджибай побагровел от обиды:

— У меня имя есть! Я все-таки постарше тебя. Или ты качал меня в люльке?..

— Подумаешь, расхорохорился!

— Хочешь чаю — принесу хоть десять чайников, — голос чайханщика дрожал от возмущения. — Но разговаривай со мной уважительно! Ты мне в сыновья годишься.

— Дедушка, дай нам чаю! — ломаясь сказал Алиджан.

Чайханщик бросил на него гневно-презрительный взгляд и удалился, ворча про себя: «Ишь, какой куражливый! Молоко на губах не обсохло, а спеси хоть отбавляй…»

— Шамси и Алиджан просидели в чайхане до вечера.

Возвращаясь с работы, Валиджан решил заглянуть к брату. Этот неожиданный визит не очень-то обрадовал Алиджана, валявшегося в постели: он даже не поднял головы с подушки. Валиджан, окинув брата неодобрительным взглядом, строго спросил:

— Как, устроился на работу?

Алиджан цокнул языком: нет!

— И долго еще намереваешься гонять лодыря?

— Простите — как вы сказали?

— Долго еще, говорю, будешь бездельничать?

— А ты что, — Алиджан, разозлясь, перешел на «ты», — в отцы ко мне записался, надумал воспитывать?..

— Завелся! — усмехнулся Валиджан. — Давай потолкуем спокойно. Иди к нам на завод, будем вместе работать.

— Завод — не моя стихия.

— Я же добра тебе хочу. Сам, что ли, не видишь, что ты на неверном пути?!

— А ты — на верном?..

— Полагаю, что да.

— Вот и шагай по нему — вперед и выше! Ура!.. — Алиджан отвернулся к стене, проворчал: — Не люблю, когда меня учат уму-разуму.

Валиджан ушел от брата, раздосадованный. Мальчишка! Еще дерзит, фамильярничает… Никакого уважения к старшим!

Выйдя за калитку, Валиджан остановился в задумчивости. Да, парень совсем от рук отбился — чего только не рассказывали о его проделках! Матери одной с ним не справиться. Да она, видать, ко всему притерпелась. Что бы ни выкинул младший — молчит, переживает про себя. Валиджан не раз пытался серьезно поговорить с ней о брате. Она только вздыхала, и ему становилось жалко мать. Валиджан просил у нее прощения за резкие слова… И все оставалось по-прежнему: Алиджан вытворял, что хотел, — мать все покорно сносила. Не зря говорится: материнская грудь не чувствует укусов ребенка…

Валиджан досадливо мотнул головой, зашагал по направлению к дому. По лестнице он поднимался медленно, устало, как будто целый день таскал тяжести.

Войдя в квартиру — совсем недавно получил на заводе, — Валиджан переоделся и рухнул на диван. Никогда еще не чувствовал он себя таким утомленным!

Взгляд Валиджана невольно задержался на старой фотографии, висевшей на стене, напротив дивана. На фото — братья, Али и Вали, босиком, в одних трусиках. Одному три года, другому восемь. Видна рука, поддерживающая Али, — отцовская рука… Давно это было, в тридцать первом году, но Валиджан запомнил день, когда они фотографировались, и сейчас ему даже показалось, что он слышит звон колокольчика, которым потряхивал фотограф. Был какой-то праздник, надрывались сурнаи, дети, дорвавшись до мороженого, с наслаждением облизывали сладкие ложечки. И у него с Али губы в мороженом.