Алексей Горбачев - Подвиг доктора Бушуева

— Трудную вы мне задачку задали, — со вздохом сказал Фёдор Иванович, потирая ладонью лоб.

— Сумели же вы войти в доверие к матёрым фашистам и получить благодарность верховной ставки Гитлера.

— Там помог случай — операция на сердце.

— Здесь та же операция — вам нужно проникнуть в сердца бойцов.

— Вы так хорошо говорите, Иван Егорович, что у меня родилась идея, можно раздобыть вам пропуск в лагерь и вы пойдете со мной под видом лекарского помощника.

Зернов улыбнулся.

— Благодарю вас, Фёдор Иванович, но подобная идея уже обсуждалась в Горкоме и отвергнута, — отвечал он. — Отвергнута, между прочим, потому, что вы должны быть вне всяких подозрений. Не думайте, что охранники и тот же комендант не следят за вами. Они не дураки, следят зорко, и потому ещё раз прошу вас — будьте осторожны. А что касается помощника, можете воспользоваться предложением коменданта. Он предлагал вам ходить в лагерь с Майей Александровной, а мы подобрали другую, более надёжную для этого дела кандидатуру — Николаева. О том, что он работает у вас в больнице — знают и комендант и доктор Корф, а значит, на Николая Николаевича не обратят внимания, а он поможет вам — всё-таки четыре глаза…

— Помощник вполне устраивает меня.

В следующий вторник доктор Бушуев снова отправился на санках в лагерь. Рядом с ним сидел фельдшер Николаев. Они подъехали к той же калитке, опутанной ржавой колючей проволокой, отпустили Игнатова, попросив его приехать за ними часа через два, и благополучно прошли мимо часового, мимо огромной, как телёнок, овчарки. Фёдор Иванович поглядывал на спутника-фельдшера, как бы спрашивая: ну, как тебе нравится это страшное место?

Впрочем, и на этот раз в лагере было безлюдно и тихо, только от мастерских по-прежнему доносился лязг металла. Дымя сигаретами, на сторожевых вышках скучали продрогшие часовые. Несколько пленных подметали перед клубом квадратную площадку, обнесённую снежным валом.

— Не будь проволоки и этих сторожевых вышек, можно было бы подумать, что мы пришли к Ивану Егоровичу в гости, — тихо сказал Николаев.

— Мне сперва тоже так показалось, — ответил доктор. — Ничего, друг мой, мы ещё походим к нему в гости.

Подходя к бывшей эмтээсовской конторе, они увидели, как низенький, похожий на карлика, охранник, закутанный в шерстяной шарф, вытолкал из дверей высокого русоголового парня в изодранной и окровавленной нижней сорочке. Охранник суетливо подгонял прикладом пленного. Гордо вскинув голову, парень твёрдо, как на параде, шагал босыми ногами по ровной, очищенной от снега, дорожке. Казалось, родная мёрзлая земля, родной русский мороз в эту минуту согревали его, а холодный пронизывающий ветер ласково приглаживал русые кудри. Он был необыкновенно красив этот чуть скуластый, знающий себе цену русский парень.

У Фёдора Ивановича перехватило дыхание. Он готов был броситься на карлика-охранника, чтобы вызволить парня — бывшего бойца или командира… А почему «бывшего»? Нет, он и сейчас боец! И Зернов прав: такие не покоряются, таких не запугаешь ни колючей проволокой, ни сторожевыми вышками, ни овчарками, такие борются и будут бороться до конца, до последнего дыхания.

Фёдор Иванович взглянул на Николаева. Тот был бледен, губы у него упрямо стиснуты, в светлых глазах поблескивали, точно крохотные молнии, искорки гнева и ненависти.

«Не медли, доктор Бушуев, ищи здесь таких, как тот русоголовый парень, скорей, скорей ищи, они здесь есть, они тоже, наверное, ищут тебя», — подумал Фёдор Иванович. Эта неотступная мысль не покидала его и на амбулаторном приёме в лагере. Он напряжённо всматривался в лица пленных, зорко ощупывал их с ног до головы, желая проникнуть в сокровенные тайники мыслей каждого.

У окна, равнодушно позёвывая, стоял всё тот же унтер-офицер с большущей кобурой на животе. Казалось, он вовсе не интересовался этим приёмом и делал вид, будто ему ужасно тоскливо торчать без дела в приёмной. Но Фёдор Иванович замечал: унтер-офицер старательно прислушивается к его разговорам с пленными.

— На что жалуетесь? — тихо спросил Фёдор Иванович у невысокого щуплого пленного с острым птичьим личиком.

— Голова что-то, — плаксиво ответил тот.

— Николай Николаевич, поставь градусник, — попросил Фёдор Иванович фельдшера и опять увидел перед собой того первого пациента с нагноившимся ожогом предплечья, и опять их взгляды встретились — глаза у пленного были непокорны, суровы.

— Друг, передай записочку на волю, — услышал Фёдор Иванович торопливый шёпот. Это говорил Николаеву пленный с острым птичьим личиком.

В груди вздрогнуло — вот она, связь, вот кто им был нужен. Фёдор Иванович с опаской взглянул на унтер-офицера. Тот беспечно чистил ногти.

«Только бы не заметил, только бы не заметил», — билась в мозгу тревожная мысль.

Но в следующую минуту произошло такое, чего никак не ожидал доктор Бушуев. Николаев выхватил из-под мышки мужичонки градусник и, даже не взглянув на него, зло выкрикнул:

— Здоров! Нечего доктора обманывать. Я тебе не почтальон! — и дал пленному такую затрещину, что тот лбом распахнул дверь и растянулся на полу в коридоре.

Унтер-офицер захохотал раскатисто.

Фёдор Иванович растерянно смотрел то на охранника, то на фельдшера, не понимая, что произошло, и опять встретился с глазами стоявшего перед ним пленного.

— А с рукой у вас лучше, да, да, гораздо лучше, — сказал он, чтобы подавить в себе растерянность.

— Спасибо, — каким-то странным, не то насмешливым, не то осуждающим, голосом произнес пленный и, грубовато толкнув доктора, направился к выходу.

В санках по дороге домой Фёдор Иванович допытывался у Николаева — в чём дело, что случилось? Почему он так обошёлся с больным, наградив его затрещиной?

— Это была провокация. Сами охранники подсунули нам «больного».

— Ты уверен?

— Да, уверен, — твёрдо отвечал фельдшер, — Операция была рассчитана на простачков.

— На простачков, говоришь? Эх, Николай Николаевич, а я, выходит, простачок, потому что непременно взял бы записку, — с огорчением признался доктор.

— Нет худа без добра. Теперь нам с вами будет ещё больше доверия, — успокоил его Николаев.

— А что, если это был действительно наш человек?

— Не думаю, — возразил фельдшер. — Но если даже предположить, что это был наш человек, товарищи из лагеря должны понять: нельзя так грубо работать.

Дома Фёдора Ивановича встретила Майя.

— Ты что в темноте сидишь? — с порога спросил он.

— Поневоле сумерничаю. Забыла зажигалку в больнице, а спичек нет. — Она помогла ему снять пальто. — Давайте вашу зажигалку, дареную комендантом.

Фёдор Иванович сунул руку в карман халата и вместо зажигалки нащупал какой-то бумажный шарик. Зажигалка нашлась в другом кармане. Когда на столе ярко вспыхнула керосиновая лампа, он снова взял бумажный шарик и стал разворачивать его. Это был обрывок грубой обёрточной бумаги, на котором печатными буквами было выведено: «Эскулап, если ты ещё раз придешь к нам, вини себя и тех, кто тебя посылает». Подписи не было.