Алексей Горбачев - Подвиг доктора Бушуева

«Ах, Майя, Майя, и зачем ты вернулась, что привело тебя сюда в эту лихую годину», — с тревогой раздумывал он.

— Фёдор Иванович, давайте вместе пообедаем, — предложила вернувшаяся Маша.

— Да, да, ты права. Нужно покормить Майю, она голодна, — согласился он.

После скудного обеда Фёдор Иванович спросил:

— А что же нам теперь делать, товарищи женщины?

Майя взглянула на доктора, и у неё внезапно вырвалось:

— Побриться вам нужно.

В этот хмурый дождливый день Майе хотелось видеть Фёдора Ивановича не таким — не с лохматой головой, не с расстёгнутым воротом рубашки, не с заросшим подбородком. Перед её мысленным взором вставал прежний доктор Бушуев — аккуратный и собранный. Даже среди глубокой ночи, когда его вызывали к больному, он всегда появлялся в больнице подтянутым, чисто выбритым, как будто специально ждал вызова и загодя готовился к нему. Её, Майю, бывало, одолевала дремота ночью в операционной, а Фёдор Иванович был на зависть бодр и деятелен.

Майя знала, что доктор Бушуев терпеть не мог неряшливости и часто наставительно говаривал:

— Ещё отец медицины великий Гипократ писал о том, что врач обязан прежде всего быть приятным больному. Безукоризненный внешний вид врача — самое первое и, пожалуй, самое сильное лекарство.

Сам он никогда не нарушал этой умной гипократовской заповеди и, вероятно, поэтому нравился пациентам. Люди любили доктора Бушуева и шли к нему на лечение охотно.

Природа наделила Фёдора Ивановича запоминающейся внешностью. Он был, как принято говорить, человеком широкой кости — выше среднего роста, широкоплечий, атлетически сложенный (если бы не протез, он, по всей вероятности, был бы знаменитостью среди городских спортсменов). Лицо у него смуглое, продолговатое, над широким бугристым лбом слегка курчавилась густая тёмно-русая шевелюра, доставлявшая немало хлопот хозяину: часто ломал он расчески. Из-под широких тёмных бровей открыто и прямо смотрели умные голубые глаза с чуть синеватыми крупными белками.

При всей своей внушительной фигуре Фёдор Иванович был проворен в движениях, на первый взгляд даже протез не мешал ему ходить легко и быстро. Правда, никто, кроме жены и операционной сестры Майи, не знал, чего стоила ему эта быстрая и лёгкая ходьба. Протез есть протез, и несовершенство его механизма немало боли причиняло доктору. Порою он в кровь растирал культю, но скрывал это ото всех, особенно от пациентов.

Чтобы иметь полное представление о докторе Бушуеве, нужно было видеть его в операционной. Его большие сильные руки легко и расчетливо орудовали подчас хрупкими хирургическими инструментами, его чуть потемневшие от напряжения глаза способны были заметить то, чего не видели другие.

Хирурга Бушуева называли в городе везучим. И опять же только жена да операционная сестра Майя знали, чем достигалась эта «везучесть», только они знали, как долго и кропотливо готовился он к каждой операции, как много читал, переписывая целые страницы книг. Фёдор Иванович постоянно следил за новинками медицинской литературы, и часто из книжного магазина раздавался телефонный звонок — поступила такая-то книга.

— Очень прошу, отложите, после работы зайду, — отвечал он.

Только жена да операционная сестра Майя знали ещё и о том, как проводил иногда свои отпускные дни Фёдор Иванович. В больнице он всем говорил — еду, дескать, отдыхать в Крым или на Кавказ, а на самом деле отправлялся в Харьков к профессору Геймановичу или в Москву в хирургическую клинику Института усовершенствования врачей.

Он был слишком жаден к знаниям и не любил попусту терять времени.

Майя знала, что в праздничные дни Фёдору Ивановичу не было отбоя от подарков и поздравлений. Накануне в квартиру приносили цветы, телеграммы, не смолкал телефон, и Лиза порой в шутку жаловалась Майе:

— И цветы от женщин, и телеграммы от женщин, и по телефону звучат женские голоса.

— Фёдор Иванович пользуется успехом, — смеялась Майя, и сама не забывала какой-нибудь безделицей напомнить Фёдору Ивановичу о празднике или об удачной операции. Впрочем, он тоже не оставался в долгу перед ней, потому что она была постоянной участницей его удач в операционной.

— Хорошая операционная сестра — это вторая жена, — в шутку говорил он.

Но сейчас Майя не узнавала Фёдора Ивановича. Ей было до слёз больно и обидно видеть его таким хмурым, постаревшим, небритым. Куда девалась его былая аккуратность!

Будто разгадав её мысли, Фёдор Иванович остановился у окна. Дождь по-прежнему неутомимо хлестал по заплаканным стёклам, тоскливо стонал на улице тополь.

Доктор потёр ладонью колючий подбородок.

— Машенька, а не смогли бы мы сообразить горячей водички для бритья, — обратился он к соседке.

— Можно, конечно, можно, — откликнулась та. — Сейчас принесу.

Фёдор Иванович понимал: нехорошо радоваться несчастью человека, а сам сейчас где-то в глубине души всё-таки радовался возвращению Майи. Она принесла с собой частицу той беспокойной, но чудесной жизни, когда они вдвоём входили в операционную.

— А всё же, Майя, что нам делать? — опять спросил он, хотя знал, что и она, его рассудительная операционная сестра, теперь ничего утешительного не придумает. По всей видимости, она готова задать ему точно такой же вопрос.

— Жить, — ответила Майя.

— Жить? Иначе говоря, существовать… Незавидная перспектива. Вот ведь как нескладно получилось у нас.

— Мы с вами не виноваты.

— А кто же? Кто виноват, хотел бы я знать?

— Обстоятельства.

— Когда больной умирает на операционном столе, хирург тоже пытается найти эти спасительные обстоятельства…

— Но у вас пока никто не умер на операционном столе.

— Надежды умерли, всё, чем жил, что было дорого, умерло.

— Не рано ли хороните свои надежды? — серьёзно заметила Майя.

— А что делать? Я не знаю, что несёт завтрашний день. Понимаешь? Не знаю! Всегда знал, всегда всё мне било понятно, всё ясно. А теперь?

— Завтрашний день может принести только одно — борьбу с захватчиками.

— Борьбу? — Фёдор Иванович изумлённо посмотрел на собеседницу. — Ты говоришь борьбу, но бороться могут только те, у кого оружие.

— Оружие тоже добывается в борьбе.

— О каком оружии говоришь ты?

— У каждого своё.

«У каждого своё», — про себя повторил Фёдор Иванович.

Она права: у каждого своё оружие… Вот если бы ему сейчас быть в военном госпитале или в больнице, если бы он имел возможность взять в руки скальпель — он действительно боролся бы и побеждал.

Теперь Фёдор Иванович мучительно тосковал без настоящей работы. Ведь как ни жутко, как ни трудно было стоять в операционной в те дни, когда где-то совсем рядом рушились дома, когда визг падающей бомбы давил своей невидимой тяжестью, сковывал руки, гнал прочь в тёмное сырое убежище, — он работал, он не отходил от операционного стола. Беспокойство за жизнь больного было сильнее страха перед вражеской бомбой.