Алексей Горбачев - Подвиг доктора Бушуева

— Как? Опять потухло? Ах ты, ядрёна корень… Сичас, сичас растоплю, сичас отогреются, — торопливо говорил старик и начинал самоотверженно орудовать шуровкой.

Фёдор Иванович не раз давал себе слово уволить истопника из больницы, но те же сестры, которые по ночам жаловались на Игнатова, днём сами же бежали к Фёдору Ивановичу и просили оставить старика, убеждая, что он больше не будет…

Старик Игнатов был мастером на все руки: и плотник, и столяр, и стекольщик, и печник, понимал он и в слесарном деле, мог полы покрасить и даже отремонтировать автоклав. Чуть только где что разладилось, задымило, сестры бежали не к главврачу, а звали Игнатова.

— Ишь, ядрёна корень, сичас мы его подладим, подправим, как новый будет, — говаривал старик, принимаясь за дело.

Особенно любил Игнатов откликаться на приглашение аптеки. Если там, например, выходил из строя куб для перегонки воды, Игнатов чувствовал себя именинником и долго копался в аптеке, зная, что добрая заведующая непременно угостит его спиртиком. Если же в аптеке долго не случалось поломок, Игнатов сам шёл туда без приглашения и, конечно, находил себе работу, надеясь на вознаграждение…

И вот теперь он стоял перед Фёдором Ивановичем.

— Примете? — тихо спросил Игнатов.

— Да, да приму, — так же тихо ответил доктор.

А вскоре с топором в руках Игнатов уже расхаживал по бараку. На следующий день он приволок ящик с осколками стекла и стал стеклить окна. В другой раз он появился со столярными инструментами, долго ходил вокруг барака, что-то шепча себе под нос, а потом без спроса разобрал ближний дощатый сарайчик и стал усердно строгать доски.

Фёдор Иванович не спрашивал, что задумал мастеровой старик, и тот удивил хирурга.

— Вот, пожалуйста, столик вам для операций, — сказал Игнатов.

— Спасибо, — от всего сердца поблагодарил доктор Бушуев, крепко пожимая стариковскую, ещё сильную руку.

В бараке Фёдор Иванович торопил Майю с её помощницами. Им овладело какое-то нетерпение — хотелось поскорее надеть белый халат и начать приём больных. Тот день, когда он войдёт в кабинет и скажет Майе: «Приглашай больного», — представлялся, ему особенным праздничным днём. Фёдор Иванович даже чувствовал в душе какую-то смутную тревогу, как будто готовился к первому в своей жизни врачебному приёму.

И вот сегодня, чисто выбритый, в белом чуть подсиненном халате, в белой шапочке, он стоял посреди небольшой комнатки — кабинета. И пусть в этом «кабинете» обстановка была бедной, почти нищенской — стол, две табуретки да застланная простыней дощатая кушетка, — всё равно Фёдор Иванович радовался, потому что начинал работать в больнице.

— Майя, приглашай, — взволнованно сказал он. Голос звучал так, будто Фёдор Иванович готовился свершить великое таинство.

Впрочем, разве приём врача не похож на таинство? Человек на приёме вверяет врачу свою боль, свои страдания, человек может что-то скрыть даже от самого близкого друга, а врачу расскажет всё.

Прежде на амбулаторных приёмах доктор Бушуев чувствовал себя властелином положения. В самом деле, он держал в руках богатый арсенал средств борьбы за здоровье человека. В его распоряжении когда-то была отличная городская больница с лабораториями, с лечебными кабинетами, он мог обратиться за советом к любому медицинскому светиле страны, он был хозяином целительных курортов Советского Союза. Тогда он как-то не задумывался над тем, что несметно богат в выборе лечебных средств. Всё это само собой разумелось, всё это было близко и доступно…

А теперь? Он и теперь всей душой старался помочь больным людям, но как не похожи были нынешние врачебные приёмы на те прежние в городской поликлинике!

Однажды пришла на приём пожилая женщина. Фёдор Иванович по привычке внимательно осмотрел её.

«Нужно сделать анализ крови, нужна рентгеноскопия», — подумал он. А где всё это сделать? Нужно посоветовать больной строго соблюдать диету, а выполним ли его совет? И врач Бушуев остро, до боли понял, чего лишила его война, оккупация…

— Потерпите, Анастасия Андреевна, придёт другое время, и мы с вами займемся лечением по-настоящему, — сказал он.

— Спасибо, Фёдор Иванович, на добром слове, — ответила она и грустно улыбнулась, продолжая: — Я-то понимаю, всё понимаю, спасибо за утешение. — Женщина развернула узелок и положила на стол краюшку хлеба. — Вот вам за ваши добрые, слова.

Доктор Бушуев растерялся. Широко раскрытыми глазами он смотрел на пациентку.

— Что вы, что вы… Зачем?

Женщина ушла, а он смотрел на хлеб, чувствуя, как на глаза навернулись слёзы. Фёдор Иванович представил себе, что было бы с ним, если бы тогда, в те добрые довоенные дни, к нему пришла на приём женщина и положила бы на стол подачку… Он, конечно, разбушевался бы, пристыдил бы пациентку, может, отругал бы, а сейчас он взял в руки кусок хлеба, аккуратно завернул в бумагу и положил в ящик стола.

Как-то раз Майя отпросилась с амбулаторного приёма пораньше. Фёдор Иванович отпустил её, даже не спросив, куда она торопится. Он и сам уже был готов уйти из больницы, но к нему в кабинет несмело вошли две женщины. В одинаковых клетчатых платках и стареньких фуфайках они были удивительно внешне похожи, только одна лет на десять постарше. Женщины нерешительно переглядывались, как будто не знали, с чего начинать разговор, с доктором.

— Пожалуйста, садитесь, — пригласил он. — Рассказывайте, на что жалуетесь?

— Мы… мы хотели пригласить вас к больному, — сказала старшая.

— Тяжело болен? Не может прийти сам?

Старшая вздохнула.

— Очень тяжело. Не может…

— Ну что ж, я готов, идёмте.

В городе, кажется, не найдётся самого отдалённого уголка, в котором за десять лет больничной работы не пришлось бы побывать доктору Бушуеву. То туда, то сюда вызывали, приглашали его к больным, ездил он на санитарных машинах, на больничной пролётке, а то доводилось и пешком ходить. Весь город ему был знаком вдоль и поперёк. Вот и сейчас, миновав сожжённую инкубаторную станцию, женщины вели его в сторону знакомого Бабушкина хутора. Почему именно Бабушкиным хутором назывался этот старый окраинный поселок — никто толком не знал.

Фёдору Ивановичу памятен хутор тем, что здесь было трудно проехать на санитарной машине в пору весенней распутицы и непролазной осенней грязи, а ещё трудней, даже имея на руках адрес, отыскать нужный дом, куда вызывали врача к больному. Улицы здесь кривые, пересечённые прорвами оврагов. Дома стояли как-то вразброс, то взбегая на пригорки, будто для того, чтобы осмотреть как следует окрестность, то рассыпались по склонам оврагов, прячась в зарослях садов.

А как хорошо бывало здесь в пору весеннего цветения! Голова кружилась от густого аромата цветущих яблонь!