Алексей Горбачев - Подвиг доктора Бушуева

— Правильно, — поддержал Фёдор Иванович. — По крайней мере я теперь не намерен держать его в больнице.

— Погодите, погодите, товарищи медики, — остановил их Зернов. — Мы ещё подумаем, что делать с предателем. Кстати, он не стоит того, чтобы столько говорить о нём. Расскажите-ка лучше, Фёдор Иванович, что новенького в лагере…

Как-то утром, подъезжая к больничному бараку, Фёдор Иванович неожиданно услышал песнь жаворонка.

— Слышишь, Кузьмич, поёт, — обратился он к старику Игнатову.

— Запел сердешный. Ишь, как заливается, — одобрительно говорил возница. — Это, Фёдор Иванович, сама весна голосок подаёт.

— Весна… Скоро за подснежниками можно идти.

Бывало, у Фёдора Ивановича первого в городе появлялись дома и в больничном кабинете свежие подснежники. Он любил ходить за ними в рощицу вместе с Филькой. Правда, самому Фильке больше нравилось бывать весной на речке. Ему всё хотелось посмотреть, как тронется лед. Однажды им с отцом удалось-таки увидеть это ни с чем не сравнимое зрелище — начало ледохода.

Чуть зеленоватый и крепкий лед лежал ещё уверенно. По краям, у самого берега, струилась тёмная полая вода. Лёд, казалось, не обращал на неё внимания, продолжая сдерживать своим могучим панцирем вешний поток. И вдруг, словно чёрная молния пробежала по зеленоватому льду, раздался оглушительный треск, и пенистая вода напористо хлынула в расщелину.

— Папа, посмотри, посмотри, пошёл! — ликующим голоском закричал Филька, хлопая в ладоши.

Огромные льдины сталкивались, вставали торчмя, будто мерясь силами, отважно ныряли в бурлящую пучину, с грохотом трескались, а потом, как бы смирившись, покорно поплыли к далёкому-предалёкому морю.

Фёдор Иванович и этой весной пошёл бы с сыном за подснежниками, показал бы ему ледоход, но их разлучила война.

Когда-то он мечтал о том, как ясным сентябрьским утром поведёт Фильку в школу. Будут они, два Бушуева, торжественно идти по улице с букетами цветов, и встретит их молоденькая учительница, первая Филькина учительница…

Но не удалось ему пережить ту незабываемую минуту, когда сын впервые садится за парту. Да и самого Фёдора Ивановича никто не провожал в школу. Отец не вернулся домой с первой мировой войны, а мать, обременённая семьёй и хозяйством, не выкроила свободной минутки для сына, она только перекрестила его и тихо сказала:

— Ну, беги с богом, Феденька, надежда ты моя, опора ты моя.

И Феденька побежал…

Федя Бушуев был мечтательным пареньком. Он зачитывался книгами о далёких морских путешествиях, о сказочных тропических странах. Страсть к морским путешествиям привил ему старик-сосед, бывший матрос, объехавший чуть ли не весь белый свет. Попыхивая какой-то необыкновенной трубкой, он часто говаривал.

— Земной шар, Федя, он такой, что много на нём интересного, и человек должен побывать всюду. Ты вот читаешь про этих самых папуасов с берега Маклая, а я с ними, можно сказать, как с тобой сидел…

Мальчик восхищёнными глазами смотрел на словоохотливого старого матроса и уже тогда твёрдо решил пойти в морское училище, чтобы стать капитаном дальнего плавания. Может быть, и осуществилась бы мечта Фёдора Бушуева, но в пятнадцать лет с ним стряслась беда — попал под поезд. Шёл он однажды вдоль железной дороги и вдруг увидел, как семи- восьмилетняя девчушка гналась по полотну за козой. Сзади громыхал поезд. Увлечённая погоней, девочка, наверное, не слышала паровозного свистка. Не раздумывая, Бушуев бросился к девочке, столкнул её и в тот же миг почувствовал, как что-то огромное обрушилось на него…

Очнулся он в больнице, без ноги.

Как-то раз ковыляя на костылях по больничному коридору, он услышал сердитый голос доктора из кабинета.

Доктор говорил кому-то:

— Вы, коллега, поторопились, Бушуеву можно было бы сохранить ногу, ну прихрамывал бы немножко, а всё-таки ходил бы на своей.

Это так поразило Фёдора, что он с обидой крикнул:

— А вот я выучусь на врача и не буду отрезать ноги!

Видимо, этот случай и решил его судьбу — он стал врачом-хирургом.

Сейчас Фёдор Иванович думал о Фильке.

«Какие отметки у тебя, сынок? Пятёрки? Молодец… Ты, Филька, всегда был молодцом… Мог бы теперь сам письмо написать папе милыми каракулями…» От этих мыслей у Фёдора Ивановича даже слёзы выступили на глазах.

В больнице Николаев сказал:

— Фёдор Иванович, а вам привет, — он широко развёл руки в стороны, — вот такой большущий.

— Это кто же так щедр на приветы?

— Казаков. Наш лётчик.

— Казаков? Вот спасибо! Обрадовал ты меня. Как он там?

— Герой парень! — Известное дело — сокол. Вот только… — начал фельдшер и умолк.

— Что? Что «только»? — не на шутку забеспокоился доктор, знавший, что Казаков — голова отчаянная.

— Женился.

— Тьфу ты, Николай Николаевич, и до чего же ты, братец, подшутить над человеком любишь.

— Но вы не дослушали, — весело продолжал фельдшер. — Женился-то он с вашей лёгкой руки на Наташе. Помните такую? Ежели, говорит, Фёдор Иванович нарёк нас мужем и женой, значит быть по сему. И Наташа согласилась. Теперь они вместе в партизанской разведке.

Фёдор Иванович улыбнулся — вот она, жизнь… Война, смерть крутом, а любовь цветёт, она, как те подснежники, что не ждут буйного таяния снегов, а расцветают даже на крохотных проталинах.

— Фёдор Иванович, может быть и Машу обвенчаете с каким-нибудь танкистом. Лётчика она не желает. Высоко, говорит, забирается, не достанешь, — балагурил фельдшер.

Маша засмущалась.

— Вот ещё выдумщик, — краснея, сказала она.

— А что? Пожалуй, моей соседушке пора к бережку приставать, — говорил Фёдор Иванович, поддавшись общему весёлому настроению. И вдруг умолк, сдвинул широкие брови, посуровел, как будто на лицо упала тень. В окно он увидел подходившего к больнице доктора Безродного.

С того вечера, когда Фёдор Иванович узнал об измене врача, он не мог скрыть чувства омерзения к Безродному.

Зернов убеждал Бушуева:

— Если известны карты врага, его легче бить. Если мы заведомо знаем, что в больнице работает гестаповский осведомитель, значит — больница вне подозрений, значит гестаповцы уверены, что в больнице всё в порядке.

— Но как работать рядом с предателем? Я на него смотреть не могу, — горячо говорил Фёдор Иванович.

— Зрелище, конечно, не из приятных. Но умеете же вы скрывать свои чувства у коменданта, умеете обводить его вокруг пальца…

Да, Фёдор Иванович научился скрывать свои истинные чувства, но ведь комендант совсем другое дело — он захватчик, поработитель, а Безродный был когда-то его помощником, своим человеком. Как же не плюнуть ему в глаза?

— Потерпите, Фёдор Иванович, — опять советовал Зернов. — Предатель будет сурово наказан. А ваше дело — лагерь, не забывайте о нём ни на минуту.