Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга вторая

Караул у подъезда чекисты сняли еще зимой. Очевидно, Мансуров был последним, кого намеревались арестовать.

Роман сообщил в Чека все, что знал о поручике. Когда вошел в палату, офицеры посматривали на него враждебно. Впрочем, некоторые сразу же отвернулись. И лишь Мансуров посмеивался, укладывая здоровой рукой черные завитки волос.

— Я не сержусь на вас. Меня надо расстрелять. Это будет вполне справедливо. Но моя точка зрения расходится с чекистской. Я испытываю желание жить. И с этим нельзя не считаться.

Роман молчал, до боли закусив губы. Он еле сдерживал себя, чтобы не броситься на карателя. А тот продолжал:

— У меня есть смягчающее вину обстоятельство. Я не палач по призванию. Как и каждый из нас, я — скотина, но и во мне проблескивает что-то человеческое. Вот отогреюсь в госпитале и начну воспитывать в себе добрые чувства…

Мансуров исчез из госпиталя дня за три до того, как должен был выписаться.

Ряжский сам позвонил об этом в Чека. Прибыли парни в кожанках. Они деловито осмотрели палаты, перевязочную, операционную, заглянули в кабинет профессора. Спустились во двор, где у двери стоял часовой. Наконец, нашли, что искали. От слухового окна свисала до земли веревка, свитая из простыней и полотенец.

Парни в кожанках сняли караул. Когда подъезд опустел, кто-то из офицеров понимающе заметил:

— Это — военная хитрость. Чекисты изменили свою тактику. Человек выходит из госпиталя в надежде, что его личностью никто не интересуется. Но за дверями следят и его хватают на соседней улице. Это делается, чтоб не было больше побегов.

Двух офицеров, которые ушли чуть ли не следом за чекистами, жалели. Им от души советовали:

— Постарайтесь скрыться в толпе. Да не вздумайте бежать — убьют.

Но на другой день они пришли под окна. Никто не пытался их задержать. Слоняются по городу, ждут поезда на запад.

Это воодушевило колчаковцев, которые еще лечились. Правда, не все поверили сразу, что им повезло. Может, офицерам просто посчастливилось. И когда выписывался старик-полковник, он лично известил о своем уходе Чека. Мол, если нужен, забирайте.

Но чекисты ответили, что не посягают на его свободу. Полковник волен ехать куда угодно.

— Они путают меня с кем-то другим, — говорил старик, недоуменно разводя руками. — Я целых полтора года воевал против большевиков!..

Роман покинул госпиталь лишь в конце мая. Были по-летнему теплые дни. Под окном в яркую зелень оделись тополя. У заборов и в палисадниках пробивалась трава.

Романа с утра позвали к профессору. Молоденькая сестра милосердия провела его в кабинет и уложила на кушетку. Затем послышались мягкие шаги Ряжского, открылась дверь.

— Здравствуйте, Завгородний! — торжественно сказал профессор. — Я рад, что вы выздоровели. Ваше сердце выглядит молодцом. Теперь берегите его, не перегружайте.

Он ослушал Романа, с удовлетворением качнул клинышком бороды. Поводил пальцем перед своим носом:

— Но… не обижаться! В случае болезни вы можете всегда приезжать ко мне. Да, вам крайне необходимо отдохнуть дома с полгодика. Не курите и не пейте спиртного.

Оказавшись на улице, Роман радостно вдыхал пряные запахи весны. Свежий воздух бодрил тело и слегка кружил голову. Нетерпелось попасть в родное село, где Романа заждались родители и Люба. Она уже, видно, родила сына. Если сын, то похож на Романа. А может, на мать. У Любы глаза чистые, голубые, как это весеннее небо.

На вторые сутки Роман сошел с поезда на станции Крутихе. Он сразу же затерялся в гуще людей, толпившихся у вокзала. Что это за люди, почему их здесь так много. Роман не мог понять. Толпа шумела, голосила, раскатывалась смехом. В одном месте лихо наигрывала гармошка. Плясали в кругу мужики.

Пробираясь к выходу, Роман дернул за рукав худощавого парня с котомкой, спросил:

— Провожаете или встречаете кого?

— Сами едем, на Польский фронт. На Украину.

У ворот Романа окликнули. Он обернулся и неподалеку увидел Касатика. Рванулся к нему. Отошли к водокачке, улыбчивые, довольные неожиданной встречей.

— Выздоровел, братишка? Да ты гладкий стал! А мы панов бить отправляемся. Сибирская дивизия сформировалась из добровольцев, начальником Мефодьев, — возбужденно говорил Касатик. — Из покровских многие едут. Андрей Горошенко, пастух Ермолай, Колька Делянкин, Костя Воронов. И мадьяры с нами. Помнишь Лайоша?

— Ну как не помнить! — загорелись глаза у Романа.

— И он едет!

— Завидую я вам! — признался Роман.

С Касатиком была девушка, черноглазая, с полным, румяным лицом. Роман сразу приметил ее. Кто она? В гимнастерке, в хромовых сапожках.

— Познакомься! — перехватил Касатик короткий Романов взгляд. — Это же Ленка, сестренка моя! Шесть лет не видались и опять расстаемся. Она в Петроградском полку служит. Да я тебе говорил о ней, что потерялась. Вот нашлась.

Девушка смущенно протянула маленькую руку. Опустила и тут же подняла взгляд. Проговорила, как бы оправдываясь:

— Не я узнала Проню, а он меня. — Я — вылитая мама.

— А на прошлой недели мы с Ленкой Гузыря провожали. Пожелали ему счастливого плавания до самой Москвы, — продолжал Касатик. — Я его сам посадил на поезд.

— Гузырь поехал в Москву? — удивился Роман. — Зачем?

— К Ленину. Э, да ты, видно, газету не читаешь! ВЦИК наградил Софрона Михайловича орденом Красного Знамени. Вот и вызвали получать награду. Из Покровского Софрона Михайловича провожали с оркестром. Там теперь Петроградский полк.

— Вон что! — с восхищением сказал Роман, радуясь за Гузыря.

Пронзительно заревел паровоз. Потом певуче пронеслась команда:

— По ва-го-нам!

Толпа осадила состав. У Касатика беспокойно заметались глаза от Романа к сестре. Поезд не будет ждать, надо спешить.

Закурим на прощанье из моего фартового, — грустно предложил матрос.

Роман достал кисет и положил его на широкую ладонь Касатика.

— Возьми теперь. Я не курю. А он у тебя, действительно, фартовый.

Касатик расцеловался с сестрой и Романом и, оглядываясь, побежал к своему вагону. Роман махал ему рукой. Лена плакала.

— Если хотите, поедем вместе в Покровское. Тут есть подводы из нашего полка, — сказала она, когда поезд тронулся.

Телега тихо катилась по дороге. Рядом тянулись пашни. Они зеленели дружными всходами. А впереди узкой полоской синел Касмалинский бор. Стоит его пересечь — и откроется родное село. И снова вернется Роман домой, но теперь уже навсегда. Там ждет его мирная жизнь. Роман трудно и долго шел к ней. Вспомнились ему сейчас и походы, и бои, и костры на стоянках. Вспомнились друзья. И вместе с радостью вошла в сердце грусть. Светлая грусть о прожитом.

Вдали прогромыхало. Роман вскинул голову и улыбнулся. Нет, это были уже не разрывы снарядов, не залпы. Наступало ласковое сибирское лето.