Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга вторая

У поскотины горели костры. Атаманцы жгли солому, сено, жерди изгородей. Горький дым стлался по улицам. Вокруг было светло как днем. Багровые блики плясали на стенах и крышах. Люди холодели от ужаса. Нет, не отделаться теперь селу поркой. Будут пожары, расстрелы, будет такое горе, какого еще не знало Покровское.

Лентовский пил чай в доме лавочника. Напротив его за столом сидели Мансуров и Владимир Поминов. Степан Перфильевич и Агафья Марковна топтались рядом, ухаживая за гостями. Купчиха подкладывала в вазочку варенье, приговаривая:

— Батюшки, сыночек родимый вернулся! А мы тут так мучились, так мучились!..

Владимир морщился. Ему была неприятна назойливость матери. Никакого понятия, что в их доме — настоящие господа. Может, тот же Лентовский не меньше, чем князь, а мать лезет со своими вздохами.

— Да уж верно, что помучились. Не дай бог никому. Каждый прохвост норовил оплевать, разграбить до основания, — поддержал жену Степан Перфильевич.

— Любопытно, — Лентовский ложечкой помешивал в стакане.

— Вы наливочки откушайте, ваше благородие, — советовал ему лавочник. — Чем богаты, тем и рады. Вот господин поручик был у нас прошлой осенью.

— И я был в вашем прелестном селе, — снова заулыбался Лентовский. — И все мы были здесь. И нам так понравилось Покровское, что еще раз заглянули сюда. Кроме того, я намерен совершить небольшой вояж. По натуре своей я путешественник. Завтра покончим у вас с делами и выеду в Сосновку, в Сорокину, в Воскресенку. А поручик Мансуров попроведает Галчиху.

— Но в Сосновке партизаны, — возразил Степан Перфильевич.

— Были. В Покровском тоже были, а ведь больше нет. Верно, братья офицеры?

Мансуров и Владимир улыбчиво переглянулись. Сдвинули рюмки и выпили.

— Я редко пью спиртное, — глядя на них, продолжал Лентовский. — Для меня очень важно всегда иметь трезвую голову. Наша операция, господа, была детально продумана и подготовлена. Мы заслали партизанам разведчиков. Пошли тремя колоннами, чтобы захватить змеиное гнездо повстанцев. Мы опустим свой карающий меч на их головы. Кстати, как поживает ваш кузнец? По-прежнему ли он кует пики?

— Он теперь главарь на селе. Председатель ревкома, — зло сказал Степан Перфильевич.

— Выражайтесь точнее: был. Что ж, оказывается, такого сорта людям мало раздробить руки, им нужно раздробить головы. Только тогда они совершенно безвредны. — Лентовский достал из золотого портсигара папиросу и в раздумье стукнул ее мундштуком по столу. — Вы сказали, что вас грабили. Кого именно? Что взяли?

Степан Перфильевич рассказал о реквизиции лошадей у мельника. Да и у самого лавочника пропала уйма товару в Воскресенке, когда партизаны налетели на ярмарку.

— Мы не пороли этого Боброва? — спросил Мансуров. — Жаль. Я склонен рассматривать такие поступки как пособничество большевикам. Может, он добровольно отдал свое имущество, чтобы войти в добро к бунтовщикам?

— Никак нет, — развел руками Степан Перфильевич. — Правда, трус мельник, да по доброй воле еще ничего не отдал мужикам.

— Кто у него забирал коней? Надо уточнить, — проговорил Лентовский.

Послали за Захаром Федосеевичем. Пока денщик Лентовского ходил к Боброву, офицеры играли в преферанс.

— Еще кого заарестовать нужно, так это Нюрку Михееву, — угрюмо сказала Агафья Марковна, убирая со стола посуду. — Она лазарет устроила, бродяг лечит. Фельдшер — человек подневольный, а верховодит там Нюрка.

— Лазарет? Любопытно. Я сам прогуляюсь туда, — бросая на стол карты, оживился Лентовский. — С сестрой милосердия мы будем иметь беседу особо. Скажу откровенно: я неравнодушен к прекрасному полу.

Агафья Марковна зарделась, дернула плечом. Степан Перфильевич, тяжело откинувшись на спинку стула, захохотал. Он был очень весел. Угодливая улыбка не сходила с его мясистого, большого лица.

Пришел Захар Федосеевич. Почтительно раскланялся с порога. Спасибо, мол, войску, что наведет теперь порядок. А то житья нет от варнаков. Ободрали мельника, как липку. Впору с сумой идти по миру.

— Кто проводил реквизицию? — сухо спросил Лентовский.

— Ромка Завгородний и кузнец Гаврила, — ответил Захар Федосеевич, робко шагнув к столу.

— Вы, подпоручик, заберете все движимое имущество у семей этих бунтовщиков. Скот, хлеб, одежду. И все передадите Боброву. Поручик Мансуров, арестовать как заложников, всех членов семей партизан. За каждого убитого милиционера или солдата мы будем расстреливать десятерых. Заложников содержать под стражей в Покровском или отправить в Галчихинскую волостную тюрьму.

Захар Федосеевич перекрестился. Наступили все-таки справедливые времена, о которых он столько думал, которых так ждал! У Завгороднего — две коровы, десятка полтора овечек, кобыла да пудов полтораста хлебушка. Теперь все это уже не их, а бобровское. И никто Захару Боброву не указ, коли так постановила власть законная.

— Благодарствие вам, господин ахвицер! А узнать желаю, будет какая нам защита? А то ить опять отберут, иродово семя. Отберут! — пожаловался Захар Федосеевич.

— Мы пришли в Покровское и останемся здесь до тех пор, пока не повыловим и не перевешаем всех мятежников. Кстати, вы навели меня на интересную мысль. Мы поступим так. Потребуем немедленной явки скрывшихся партизан. В случае отказа — расстреливаем их семьи. Это — радикальная мера, которая, несомненно, даст нам нужный эффект, — заключил Лентовский. — Значит, братья офицеры, завтракаем в Покровском, обедаем в Сосновке, ужинаем в Сорокиной. А сейчас — спать.

— Мы еще прогуляемся с подпоручиком, — сказал Мансуров, подмигнув Владимиру. — Подышим свежим воздухом, проверим посты.

— Ваше дело, господа, — равнодушно бросил через плечо Лентовский, направляясь в горницу.

Офицеры вышли на улицу. Вокруг села все еще горели костры. Пахло дымом. Взяв Владимира под руку, Мансуров брезгливо заметил:

— Не нравится мне этот скопец Лентовский. За внешним лоском — грязная, мелкая, трусливая душонка садиста. Никогда и ни в чем не доверяй таким людям. Пусть он спит, а мы пойдем к девкам. У тебя есть кто на примете?

Владимир прикинул, к кому бы пойти. В селе он ни с кем из девок не гулял, а признаться в этом Мансурову не мог. Чего доброго, за желторотого юнца посчитает. Может, Морьку Гордееву вызвать?

— Есть одна, — весело сказал Владимир.

— Одной мало. Впрочем, мы зальемся потом к попадье. Недурная бабенка, ее муж полковым священником. Побоялся идти с нами.

Морька вышла за калитку испуганная. Она долго не могла понять, чего от нее нужно лавочникову сыну и его дружку.

— Мы посидим, потолкуем… — уговаривал Морьку Мансуров.

— Чего это я толковать с тобой буду? — насторожилась она. — Я никого не трогала, ни с кем не водилась.