Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга вторая

— Наши придут и вышибут белых! — твердо проговорила она, пытаясь навести в комнатах порядок. — А раненых мы вывезем. Ведь слышали, что обещал дядя Гаврила.

Ночью, когда Нюрка, опустив голову на стол, задремала, резко звякнула калитка. У Нюрки дрогнуло сердце. Она вскочила. Однако еще по шагам на крыльце узнала: мать.

Взволнованная, переступила порог Аграфена. В такое время, когда кругом смерть, одна прибежала с Гривы. Пришел отец и зовет Нюрку домой. Говорит, что конец теперь не только партизанам, а всему Покровскому. Спасти дочь хочет, потому и послал Пантелей Аграфену. Хотел сам идти, да к нему какие-то дружки напросились в гости.

— Никуда я не пойду! — упрямо отрезала Нюрка.

— Отец родной…

Нюрка круто повернулась и сказала холодно и страшно:

— Не отец он мне, коли с карателями, с палачами ходит! — Вдруг вспомнились Нюрке слова купчихи Агафьи Марковны, и она добавила: — Пусть взыскивает с меня за то, что людям помогала! Пусть убивает!

— Да ты опомнись, доченька!

Из горницы вышел Семен Кузьмич. Полой пиджака протер очки, но надевать их не стал. Посоветовал осторожно, душевно:

— Может, действительно, вам лучше домой. Нет, нет, я не гоню вас.

Нюрка бросила с болью:

— Уходи, мама!

— Бог с тобой, доченька! — завсхлипывала Аграфена. — Да смотри, не вздумай уйти из села. Кругом караулы. Почитай, все войско по околице да у бора. Так дружки Пантелеюшкины сказывают. Птица и та не пролетит!

Часы пробили три раза, когда в окно постучал Гаврила. Он подтвердил слова Аграфены. Гаврила уже подготовил подводы, нашел кое-кого из дружинников. Но потом сам сходил в разведку и понял, что в бор не попасть.

— Будем надеяться на подмогу и прятаться. Вы тоже убирайтесь из дому.

Семен Кузьмич ушел вместе с Гаврилой. А Нюрка еще долго ходила по комнатам, освещенным отблесками костров. Потом собрала высохшие чистые повязки, пихнула их себе за пазуху и зашагала в огороды.

До самого утра в селе было тихо. Никто ни разу не выстрелил, не слышалось разухабистых песен атаманцев. Казалось, ничего Покровскому не грозило. А Нюрка просто увидела сон, кошмарный сон. Она проснется — и все будет по-прежнему хорошо.

Первые выстрелы грохнули на Борисовке. Атаманцы засуетились, забегали по всему селу. Из канавы Нюрка приметила всадников в переулке. Нахлестывая коней, они мчались в сторону степи. В соседнем дворе залаяла собака. Атаманцы поднялись на крыльцо и забарабанили в дверь. Им открыли.

А к лазарету направились четверо. Белокурый офицер не спеша прошелся под окнами, закурил и лишь после этого показал солдатам на распахнутую дверь. Те бросились в дом.

— Никого нет, — пожав плечами, доложил один из атаманцев.

Тогда офицер послал осмотреть чердак и пригоны, а сам прошел в комнаты. Увидев, как солдаты тщательно обыскивают все, что попадется им на глаза, Нюрка поняла: они дойдут и до огородов. Нужно как-то отвлечь их. Нет, напрасно покинула она лазарет!

Нюрка выбралась из канавы, обогнула пригоны и, перескочив забор, встала перед офицером, появившимся на крыльце. Лентовский посмотрел на нее удивленно. Откуда, мол, взялась красавица. Ах, не ожидала приятной встречи?

— Кто ты такая, барышня? — весело спросил он.

— Я — Михеева, сестра милосердия у партизан, — ответила Нюрка, гордо вскинув голову. — Вы, кажется, ищете кого-то? Опоздали, поручик. Раненые отправлены в Сосновку еще вчера утром. Лазарет перевели туда.

— Вот как! Что ж, мы найдем их и там, — сказал Лентовский, подходя к Нюрке вплотную. — Сестра милосердия! Как это мило! А не ты ли, кошечка, предала в свое время георгиевского кавалера Максима Сорокина? Мне сегодня любезно сообщили об этом.

— Нет, не Сорокин, а Сорока, — поправила Нюрка. — И не предала, а он хотел предать. Я донесла обо всем партизанам, и они убили Максима.

— Любопытно. Вы рассказываете интересные вещи, — спокойно проговорил Лентовский и вдруг с силой ударил Нюрку по лицу.

Она на секунду отшатнулась, затем опять выпрямилась и с ярой ненавистью взглянула в его пустые глаза. Лентовский ударил ее еще раз, наотмашь. Нюрка упала.

Ни сам Лентовский, ни солдаты, стоявшие неподалеку, не заметили, откуда взялся молодой рослый парень. Правая рука у него была отнята по локоть, а левой он занес топор, чтобы ударить им офицера. Лентовский кошкой прыгнул в сторону, выхватил пистолет и выстрелил парню в лицо.

— Проша! — вскрикнула Нюрка, кусая окровавленные губы.

Парень забился на земле. Лентовский разрядил в него всю обойму. Гибкое тело Проши вздрогнуло и вытянулось.

Домна сидела на крыльце своего дома. Ссутулясь и положив натруженные руки перед собой на фартук, она казалась равнодушной ко всему, что происходило вокруг. Когда атаманцы вынесли и сложили у ворот барахло — шубы, валенки, подушки, — а потом пошли к амбарам, Домна и глазом не повела. Басовито взвыл привязанный к столбу Полкан. Но она его словно не слышала.

Атаманцы запрягли кобылу и увезли хлеб. Вернулись с пустыми мешками, насыпали их и снова увезли. Так было много раз. А Домна все сидела на крыльце, глядя куда-то поверх соседских пригонов. Ее уже сторонились каратели. Никак, с ума сошла, коли так расстается со всем, что далось тяжелым трудом.

Выгнали на улицу коров. Первой прошла Камолая, потом Лысуха. У Лысухи молоденький телок. Догоняя мать, он простучал копытцами по доскам, настланным у колодца, и замычал. А чего мычит, дурной, и не понимает. Не все ли равно ему, куда идти.

Домна немало передумала, пока пришли атаманцы. Нет, она не терзалась душой при виде того, как забирают все под метлу. За суетой во дворе она наблюдала с тем же чувством снисходительного любопытства, с которым взрослые смотрят на забавы детей. Ну, надо им — пусть повозят и потаскают добро Завгородних с места на место.

Верила Домна: рано или поздно, а сыны придут домой, горячие, сильные, ее сыны. Они побывают в пустых амбарах и пригонах, пройдут в пустые комнаты. И спросят у матери, куда вдруг все подевалось. И она скажет им.

Да разве супротив Романа и Якова устоять Захару Федосеевичу, хоть собирай он всех дружков и прихлебателей! Все перевернут вверх дном у мельника ее сыны, ее красные партизаны! И ты, прыщастый лавочников выродок, и вы, атаманские недоноски, ползать будете в ногах у Домниных сынов и просить пощады. С правдой в сердце придут сыны, с большою мужицкой правдой, которая и старше старосты, и выше Колчака. Бога самого выше эта правда!

Пусть простят сыны Домну. Тянула она их к житью мирному, от греха отговаривала. Да не понимала Домна, что грех-то — вовсе не грех, а святое, справедливое дело!

— Пошли-ка с нами, тетка!

Кричит прыщастый, чтобы взбодрить себя. Храбрости не хватает. Негде ее взять тебе, потому как силы и отвагу человеку дает одна правда.