Анатолий Чмыхало - Половодье. Книга вторая

Отец Василий почесал бугристую волосатую грудь и сказал:

— Апостол Павел, который исходил все земли, в молодые годы именовался Савлом и был неверным. Но, услышав голос свыше, он переменил веру и возлюбил Христа. И тебя, и себя в дни великого разрушения уподоблю апостолу Павлу.

Немного погодя, Захар Федосеевич ушел домой. Разговор с попом забылся в этот же день. В памяти его осталась лишь притча о Павле. Нет, не случайно рассказал ее батюшка. Есть в ней большой смысл. Отец Василий советует не противиться ревкомовцам, понять новую власть и прижиться к ней, как приживается скотина в чужом дворе. У нового хозяина и нрав иной, и обычаи. Скотина понимает и приноравливается.

С этой поры Захар Федосеевич чаще заходил в котельную к племяннику Ваньке. Садился на порог, не спеша крутил цигарку и спрашивал что-нибудь о Советах. Ну, к примеру, что им от мужика надобно.

Ванька подбрасывал в топку дрова, закрывал кочергой раскаленную дверцу и весело хмыкал, вращая белками глаз, которые ясно выделялись на грязном от сажи и мазута лице.

— Чего надо? — говорил Ванька, подсаживаясь к дяде. — Мяса, хлеба, масла, — он загибал пальцы. — Советская власть кормит рабочего, а рабочий присылает в деревню машины, топоры, гвозди.

— А у кого есть машины, тому что?

— У тех забирают и куют им новые.

— Выходит, расчета нетути, — соображал Захар Федосеевич. — А как с мельницей?

— Об мельнице речь особо, — понимающе замечал Ванька. — Ее отнимают насовсем. Я такое слышал.

— Эт отчего ж, иродово семя? Отчего?

— Закон есть у Советской власти супротив мельников, — Ванька вставал и шел к водомерному стеклу или брал кочергу и начинал шуровать в топке.

Бобровский племянник знал о том, что ревком намеревался реквизировать мельницу, и потому так говорил с Захаром Федосеевичем.

И однажды Гаврила и Яков пришли. Они попросили Захара Федосеевича показать им все мельничное хозяйство. Побывали в весовой, поднялись к вальцовому станку, где грохотали бегающие валки и трансмиссии. Першило в горле от мучной пыли. Она густо садилась на одежду, на усы, на ресницы.

Затем они спустились к отсекам, в которые струйками стекала мука. Яков взял на ладошку щепотку крупчатки и растер.

— Хороша! — покачал головой и сбросил муку в отсек.

Когда осмотр мельницы был закончен, Гаврила достал из кармана пиджака заготовленную бумагу. Пояснил насторожившемуся Захару Федосеевичу:

— Храни документ, по нему тебе деньги выплатим, когда с Колчаком рассчитаемся. Тут прописано, что ревком покупает для села и армии твою мельницу. Мало ты молол хлеба, мы постараемся молоть больше.

Захар Федосеевич с минуту смотрел на Гаврилу отсутствующим взглядом. Потом повернулся лицом к мельнице, замахал клешнями рук, словно это были крылья и он собирался взлететь, весь передернулся и со стоном упал на песок.

Его приводили в чувство. Ванька брызгал ледяной водой на голову, тер дяде уши. Гаврила взял мельника в охапку и осторожно перенес на подамбарник.

Но еще до прихода Семена Кузьмича мельник открыл мутные, взбухшие от крови глаза, слабо прошептал синими губами:

— Сделайте… из меня апостола. Я жалаю… — и заплакал, словно капризный ребенок.

— Свихнулся! — заключил Ванька.

Луна выглянула из-за бугра, приметила в ночи трех всадников и пошла им наперерез. Всадники ехали стремя в стремя по еле приметному степному проселку. Дорога, обогнув колок, потянулась лугами, на которых чернели стога. Издали стога казались избами, и Куприян Гурцев подумал было, что въезжает вместе со своими товарищами в Воскресенку.

— До Воскресенки еще далеко, — словно отвечая Куприяну, сказал Петруха. Он хорошо знал местность на многие десятки верст вокруг Покровского. — Надо бы, хлопцы, подвернуть к стогу да покормить лошадей.

— Отчень надо, — живо отозвался мадьяр Лайош.

Втроем они возвращались со съезда рабочих, крестьянских и солдатских депутатов, провозгласившего Советскую власть на всей территории восставших сел Сибири. У Петрухи не было полномочий от армии Мефодьева. Он присутствовал на съезде гостем. Тем не менее его избрали в областной Совет. Делегаты слышали о вожаке кустарей Петрухе Горбане.

Куприян Гурцев ехал в Сосновку уже не начальником штаба армии Гомонова, а председателем областного Совдепа. Нужно было организовать выборы в волостях, прилегающих к Касмалинскому бору, ознакомить народ с решениями съезда. Но, прежде всего, подчинить облисполкому армию Мефодьева.

Гурцев чувствовал, что Ефим Мефодьев и был, и остается сторонником Советской власти. И не только сторонником, но самым активным борцом. А сейчас его немножко заела гордость. Мол, где вы были, когда кустари вели бои с милицией. Теперь пришли на готовое.

Ошибаешься ты, товарищ Мефодьев. До готового прольем реки крови. Самые жаркие сражения еще впереди. Разбить, уничтожить красных партизан это для Колчака — важный вопрос. Гурцев не мог знать, откуда белые нанесут удар. Может, с севера, где держит фронт армия Гомонова. Может, со стороны Касмалинского бора. А всего вероятнее — Колчак попытается взять партизан в клещи, окружить. Но откуда бы ни ударили белые, их натиск будет жестоким, сокрушающим. Чтобы устоять, нужно собрать под знамя Советской власти, слить воедино весь народ.

Об этом же размышлял и Петруха. Гурцев рассказал ему, что произошло на собрании в штабе. Но где были Антипов и Ливкин! Почему они допустили такое? Мужики за Советскую власть. Каратели научили их разбираться в политике.

Петруха досадовал на Мефодьева. И тут же прощал ему. Горяч, зачастую ломится не туда, куда следует. А состав армии пестрый. Есть здесь и богатые мужики, которые не променяли бы белую власть на Советскую, когда б не казачий шомпол. Вольницы им хочется крестьянской, жить партизанской державой.

А Лайош думал о Сибири. Нравилась она Лайошу широтой русской души. Хорошие люди живут здесь. Добрые, веселые. Но характеры крутые. Захотелось им поставить Советскую власть — поставили. Захотелось покончить с Колчаком — покончат. Очень хорошие люди!

У одного из стогов, что чернел у самой дороги, спешились. Кони потянулись к душистому степному сену. Они выдирали зубами клочья сена и, пофыркивая, жевали с хрустом. Петруха отпустил у своей кобылы подпруги, разнуздал ее и погладил по потной шее:

— Проголодалась. Ну ешь, ешь!

Эх, недурно бы вздремнуть сейчас. Забраться в стог и поспать до утра. Всласть отдохнуть. Вторую ночь Петруха проводит на ногах.

Куприян лежал, привалившись к стогу, и смотрел в небо. Оно было густо усыпано звездами. Иногда звездочки срывались и падали во мрак ночи. Вот упала где-то за Вспольском, а эта — левее, может, у самой Москвы. Знают ли в Москве о восстаниях в тылу у Колчака? Должны знать. Омская организация большевиков поддерживает связь с Центральным Комитетом. А потом — перебежчики, колчаковские газеты. Как ни замалчивают газетчики партизанской войны, а нет-нет да и прорвется сообщение. Читал же Гурцев в «Сибирской речи» о налете Мефедьева на ярмарку. Было бы совсем здорово послать через фронт своего товарища, чтоб поведал о наших делах. Кроме того, нужно связаться с подпольем Новониколаевска, Красноярска, Барнаула и других крупных городов. Наступила пора как-то координировать действия большевистских организаций на территории, где установлена Советская власть, создавать партийные ячейки, усилить влияние большевиков в армии и в селах.